Олег Аксеничев - Шеломянь

– Мы погибли, – беспечно согласился Мученик. – Но мы еще поживем, и, уверяю тебя, поживем неплохо!

– Считай, что уверил, – решил не спорить Миронег. – Но скажи мне, Мученик, зачем тебе понадобился простой смертный?

– Я привык к своему дереву, – сказал Мученик. – И мне не хотелось бы лишиться его… Человек, знаешь ли ты, что будет после конца мира?

– Полагаю, что ничего.

– Ошибаешься. Мне открылось, что наш мир просто сменит иной. Даже мне не суждено узнать, лучше он будет, чем наш, или хуже, но его рождение неизбежно. Все исчезнуть не может, как невозможно и появление из пустоты. Только он способен пережить смену миров; мой ясень, великий Иггдрасиль! Но погибшие воины, пополняющие мою свиту в той грани мира, где я господин над богами, рассказывают в последнее время о неведомой силе, готовой все уничтожить, и корни священного ясеня переплетутся с кроной, и тогда Иггдрасиль умрет.

– Мне жаль…

– Молчи, человек. Переживать за бревно недостойно мужчины! Не дерево жаль мне – привычку! Абсолютное знание, данное мне, открыло, что только один смертный в состоянии помешать разрушению, но ему необходима встреча со мной. И вот ты здесь. Спрашивай!

– Извини, Мученик, но скажи тогда сам, о чем спросить?! В последние годы я не раз слышал о единоборстве с неведомым Богом, ждущим меня в будущем, и всякий раз говорили об этом достаточно необычные и могущественные существа. Но я так и не знаю, что мне делать, где и когда. Возможно, хоть ты сможешь открыть мне, что вам всем от меня нужно?

– Не смогу, человек. Твоя сила – в неведении, убивающем страх.

– Спрошу тогда о другом. Ответь мне, Мученик, кто будет моим противником?

– Помни, человек, сила – в неведении!

– Зачем же ты хотел видеть меня, Мученик, если не желаешь ответить ни на один вопрос?

– Не знаю!

В голосе Мученика звучала растерянность. Он пожевал губами, слизывая запекшуюся кровь, и повторил:

– Не знаю. Странно. Оказывается, абсолютного знания нет.

– Эллинский философ сказал: «Я знаю, что ничего не знаю!», – не очень разборчиво прокомментировал Пес, пытаясь разгрызть подобранную на земле кость.

– Он тоже висел на Иггдрасиле? – удивился Мученик.

– Он не мог, – сказала Фрейя. – Человек не перенесет этого.

– Человек перенесет все, даже Рагнарек, – поправил ее Мученик. – Я знаю это, я знаю, как родится грядущий мир. В ветвях священного ясеня спасется человеческая чета, и их потомки заселят землю. Клянусь копьем, воткнутым мне в брюхо! Богам не суждено пережить мир, отчего же люди смогут сделать это?!

Лицо Мученика исказила страшная гримаса. Но не боль прочел Миронег на лице пришпиленного к дереву Бога – досаду. И зависть.

– Я действительно не знаю, человек, зачем мне нужно было позвать тебя, – виновато сказал Мученик. – Может, чтобы Пес Бога запомнил твой запах. Может, чтобы Фрейя полюбила тебя или возненавидела… Может, чтобы ты свернул шею на обратном пути по чащобе… Не знаю… Но я выполнил свой долг, и это наполняет мои легкие воздухом Валгаллы и остужает печень! Значит, все сделано правильно, и я замолкаю, чтобы не шевелить более пронзившее меня древко.

Мученик закрыл единственный немигающий глаз и замычал что-то немузыкальное и воинственное.

– Оставим его, – сказала Фрейя. – Его дух витает в листве Иггдрасиля, и наше дыхание способно осквернить божественную чистоту.

Миронег подумал, что запыленные листья не чище человеческого или собачьего – тут он бросил взгляд на стоявшего у правой ноги Пса – дыхания, но, по обыкновению, промолчал. Зачем высказывать свое мнение, если оно никому не интересно?

От ясеня изба выглядела иначе, чем из леса. Покрытые прихотливой резьбой створки ворот глухого высокого забора были открыты настежь, приглашая пройти к уютному дому, увитому виноградными лозами. Слюдяные окна прятались за листьями, застенчиво осматривая путников. По краям неширокой дорожки, протоптанной в пожухшей на солнце траве, росли полевые цветы.

Дверь в дом была открыта, и Фрейя безбоязненно прошла внутрь. Сердце Миронега екнуло, опасаясь засады. Доверчивость была не в моде в XII веке, и за открытой дверью вполне мог скрываться злоумышленник с ножом или кистенем. Да и клыки, растущие из дверной притолоки, не забылись еще. Пес Бога обогнал лекаря и процокал когтями по твердым доскам пола.

Миронег вошел последним.

Дверь за его спиной закрылась с резким хлопком, и обернувшийся Миронег увидел только глухую бревенчатую стену без всяких следов бывших там окон и прохода. Летний мир, где висел на ясене добровольно обрекший себя на вечные муки Бог, у которого Миронег, растерявшись, так и не спросил имени, остался неведомо где.

– Как его имя? – спросил Миронег.

– Мученика? – переспросил Пес. – Непростой вопрос. Не знаю даже, какое имя ему подходит сейчас более всего…

– У каждого Бога много имен, – проговорила Фрейя. – Но ни одно из них не может раскрыть его сущности.

– Что же определяет сущность Бога?

– Сам Бог, конечно!

Фрейя смотрела на Миронега с недовольством, словно он задал интимный или неприличный вопрос.

– Время вышло, человек, – с горечью сказала она. – Дверь в другие миры скоро закроется, но я не в силах помешать тебе вернуться обратно. И все же, переступив через гордость и стыд, прошу тебя: останься! Мученик боится за свое дерево, но он провисел там вечность, и будет только лучше, если срок его мук обретет наконец свой предел. Ты же даже не знаешь, кто и ради чего подталкивает тебя на богоборчество. Не являешься ли ты только пешкой в чужой игре?! Ты играешь в шахматы, хранильник?

– Я знаю эту игру.

– Тогда ты понимаешь, что я имею в виду. Выбирай, человек: погоня по следам смертельно опасной враждебной силы или вечность, когда ты сможешь разделить со мной дом и ложе! Выбирай…

Миронег молчал, не зная, на что решиться. Ему хотелось поскорее выбраться из странного дома, но он боялся разгневать Фрейю, просто излучавшую вокруг себя могущество, равное по силе смерти.

– Колеблешься? – вновь заговорила Фрейя. – Понимаю… Тебя страшит воспоминание о том, что здесь, – взмах руки на подол сарафана. – Я – любовь, и я – смерть!.. Но для тебя я стану только любовью! Смотри же!..

Фрейя повела плечами, как делает купальщица, заходящая в холодную воду. От этого сарафан повело причудливыми складками, и он опал к ногам богини. Совершенное женское тело восхитило Миронега, и он жадно смотрел, не в силах противиться желанию, рвущемуся из глубины души. Он видел русалок, появление которых сводило с ума многих мужчин, и остался бесстрастен. Но Фрейя была не просто прекрасна, она была чувственна, а это для мужчины куда важнее.

Не осталось и следа омерзительного разложения, ноги богини были стройны и по-младенчески розовы.