Алексей Волков - Флаг Командора

Фрегат стоял почти безлюдным. Лишь кое-где суетились небольшие группы флибустьеров, заканчивающие свою часть работы, да вышагивал по палубе боцман. Следил, все ли сделано добросовестно, можно ли оставить корабль почти без присмотра.

– В каюте он, – отозвался Билли в ответ на мой вопрос. – Уже две склянки. Ушел и не появляется. Остальные-то съехали…

В тоне боцмана звучало некоторое удивление. Уж кому, а Командору само положение диктовало давно быть на берегу, отдыхая с женщинами или возглавляя поход по злачным местам.

Не отдыхал и не возглавлял. Он действительно сидел в одиночку в своей роскошной каюте. Перед ним стояла бутылка с ромом, еще одна, пустая, валялась в углу, а уж накурено было так, что можно было вешать не топор, а целую пушку.

– Садись, Юра. – Вопреки ожиданиям на пьяного Командор не тянул. Лишь выглядел несколько мрачновато. Этакая чисто армейская манера пить, не пьянея. Или не демонстрируя своих чувств. Это обычный россиянин примет – и сразу распахивает перед каждым душу.

– Ну, и чего сидим? – спросил я.

– Лежать еще рано, – поведал Командор, наполняя второй стакан.

– Тогда за что пьем?

– Налитый стакан есть сам по себе достаточный повод для того, чтобы опорожнить его, ибо вид праздно стоящей жидкости не менее противен природе, чем пустота, – выдал пассаж Командор.

И, что интересно, ни разу не споткнулся ни на одном слове.

– Да… – протянул я, мысленно снимая шляпу. Наяву-то она уже лежала на соседнем стуле.

Ром оказался из лучших. Хотя куда ему до водки!

– Все закончили? – поинтересовался Командор.

– Срочное – да. С остальным спешить пока некуда. – Я пытался понять причину, побудившую Сергея засесть в каюте.

В одиночку на моей памяти Кабанов не пил. В компании – дело другое. Неужели на него так повлияли потери? Полсотни человек – достаточно много, мы таких давно не несли. А тут еще Димка. Один из нас.

Захотелось спросить прямо, однако что-то подсказывало – не ответит. Пустится в туманные рассуждения о сущности алкогольного возлияния, о преимуществах картечного огня или другой отвлеченной ерунде. Это наши интеллигенты привыкли по каждому поводу плакаться в жилетку, искать поддержки в друзьях, а то и в случайных людях. Такие, как Командор, могут посоветоваться, но делиться горем не станут. Не та порода. Будет мрачно сидеть да молча терзаться несуществующей виной перед погибшими, словно в его власти уберечь всех своих подчиненных.

И покинуть нельзя, и утешить невозможно.

Напомнить о Наташе с Юлей? Ведь ждут, а он, похоже, и не думает о своей странной семье.

И тут меня осенило!

– Насколько я понимаю, впереди ждет новый поход? – как можно небрежнее поинтересовался я, старательно раскуривая трубку.

– Какой поход? – Командор посмотрел с некоторым недоумением.

– На испанцев. Надо же с ними посчитаться!

Если подумать, то жизни нам явно не хватит. С британцами вроде в расчете, теперь на очереди испанцы, там еще кто-нибудь подвернется. Так и будем отвечать ударом на удар.

Этот-то предназначался не нам. Мы просто вернулись очень вовремя. Или не вовремя.

– А ты прав, – кивнул Командор.

Глаза его недобро блеснули и снова стали тускловатыми.

Видно, он повторил мое рассуждение, и оно в чем-то не пришлось ему по нраву.

– Ничего. Дураков учить надо, – отвечая на свои мысли, пробормотал Сережа.

Он щедро наполнил стаканы, посмотрел на стол и вздохнул:

– Черт! Даже закуски нет.

– А дома столы накрыты, – напомнил я подобно змею-искусителю. – Женщины ждут. Волнуются.

Командор потеребил бородку.

Мысль о женщинах и накрытом столе требовала обмозгования.

– Накрытый стол – это хорошо, – изрек Командор. – Только давай так. Сегодня я приглашаю тебя в гости. Вместе с Леной. А завтра – ты меня.

– Завтра нас ждет губернатор, – напомнил я.

– Тогда – послезавтра. Давай быстренько выпьем, и ко мне.

На палубу Сергей вышел твердой походкой абсолютно трезвого человека. Штормить начало уже на берегу. Не сильно, но…

Короче, никаких посиделок не получилось. Мы добрались до дома, Наташа с Юлей радостно приняли из моих рук славного воителя, мы еще успели налить по одной, а дальше Командор незаметно задремал.

– Я ни при чем, – на всякий случай поведал я.

Девочки лишь посмотрели на меня и ничего не ответили.

Командор был с ними, а прочее не столь и важно. Расслабился человек, так что тут такого?

Оказалось, что быть раненым не так уж и страшно. Если, конечно, рана не очень тяжела.

Картечь вошла в ногу Ярцева, не повредив кости. Было много крови, вначале – переживаний: вдруг нога – того… Боль тоже была, особенно когда Петрович стал резать под стакан рома вместо наркоза. Ром не особенно помогал, и Валера, к своему стыду, едва не потерял сознания.

Потом стало легче. Кругловатый кусок свинца доктор отдал на память. Рана побаливала, вызывала хромоту, но многим было намного труднее и больнее, так чего ж тут особо жаловаться? Можно считать, что легко отделался.

Остальное сделали ласки Женевьевы. Женщина ухаживала за штурманом, как за ребенком, подносила еду в постель, взбивала подушки, смотрела со смесью сочувствия и гордости на раненого героя…

А уж о прочем можно было только мечтать. После первых дней слабости в Валере проснулся изголодавшийся по любви мужчина, и в доме шла нескончаемая битва, если судить по женским стонам, ничуть не уступавшая недавнему морскому сражению.

В промежутках Валеру навещали коллеги. Свои соплеменники, нынешние соплаватели, флибустьеры с других кораблей, местные дельцы. В последних говорил инстинкт, свойственный профессии: Валера стал достаточно богатым, и щедрость, с которой он был готов идти навстречу капризам своей подруги, делала из него весьма выгодного клиента для всевозможных торговцев.

Главное же – это состояние покоя, когда никаких проблем нет и в ближайшее время не намечается. С навещающими друзьями о делах не говорили. Разве что вспоминали прошлое. Не то, которое осталось в будущем, а недавнее, с боями и походами.

Это напоминало возвращение из рейса в тех, своих временах. Дела сдавались в контору, а после этого начинался беззаботный отдых. До тех пор, пока родное пароходство не посылало на медкомиссию или какие-нибудь многочисленные курсы по усовершенствованию. Здесь же ни комиссий, ни курсов не могло быть по определению, вызовов в контору тоже, поэтому даже с этой стороны никаких осложнений не было.

Состояние своеобразной эйфории длилось долго, не меньше двух недель. А потом неожиданно пришла тоска. Вроде бы все осталось по-прежнему, любовь Женевьевы, мерное течение жизни, даже хромота, но душа захотела чего-нибудь другого. Мерно раскачивающейся палубы под ногами, развевающегося флага над головой, ежедневного риска…