Валерий Елманов - Княжья доля

Темнело не в овраге, а у него в глазах, правда, как-то неравномерно, поскольку чернее всего было именно возле его тела, что было несколько странным. Однако удивляться не приходилось, так как хватало и других достаточно красноречивых симптомов его угасания. Резко онемели ноги, которыми он не в силах был даже пошевелить, появилась внезапная слабость во всем теле, которое вдруг в одночасье стало безвольным, будто восковая кукла. Он вдруг осознал, что лежит в мертвой тишине и не слышит не только журчания ручья, но даже резко-пронзительного вороньего карканья. В довершение же к полноте картины, как яркий завершающий мазок, в дело вмешалось еще и обоняние. Резкий запах даже не трупа, а чего-то значительно более мерзкого, того, что никогда и не было живым, забивал ноздри, не давая даже дышать.

Ему вдруг жутко захотелось пожить еще хоть немного. Пресный однообразный день, в который превратилась его жизнь в последние годы, совсем недавно резко сменился яркой красочной карнавальной ночью, звенящей неведомыми мелодиями. А ведь он так и не успел еще насладиться ни буйством этих красок, ни этой загадочной музыкой, ни обилием новых интереснейших карнавальных масок, в которых щеголяли его новые знакомые. Он лишь коснулся всего этого, краешком, узенькой каемкой, да и то как-то случайно, еле уловимо, вскользь.

Еще месяц назад он ничуть бы не расстроился, если бы ему сказали, что срок его жизни исчерпан и всего через несколько дней он умрет. Так, появилось бы небольшое сожаление, что он не успел сделать нечто очень важное, о чем и сам толком никогда не знал, и все. А если бы к тому же его заверили, что смерть придет тихо и практически безболезненно укроет его своим мертвенно-бледным крылом, то ему и вовсе стало бы покойно. Значит, так на роду написано.

Теперь же он лихорадочно напрягал все жалкие остатки сил, дабы хоть на мгновение отсрочить приход великой владычицы мрака и тьмы, которая уже замахивалась, незримо торжествующая, своей косой. Туман все более сгущался, полностью окутывая его черным, непроницаемым мраком ночи. Щупальца-ледышки поначалу воздушно, легко, почти невесомо касаясь, а затем с силой стискивая, сжимая в своих стальных объятиях его тело, уже ощупывали низ живота, скользя по паху, но тут у Константина вдруг будто вынули из ушей невидимую затычку, и слух резанул нестерпимо тонкий девчоночий визг.

Он напряг зрение и вдруг, сквозь рассеивающиеся черные клубы тошнотворно воняющего дыма, яростно извивающегося своими щупальцами, увидел, хотя и смутно, будто сквозь некую полупрозрачную пелену, искаженное лицо Доброгневы. Она стремительно черпала из ручья обеими горстями воду и щедро выплескивала ее на Константина.

Странное дело, ледяная вода, попадая на одежду, пропитывая ее насквозь и соприкасаясь с телом, не вызывала чувства холода, а, скорее, напротив, чуть ли не обжигала кожу, возвращая чувствительность не только ей, но и всему телу. Ноги, бывшие всего несколько секунд назад чуждо-каменными, бесчувственными, будто уже отделенные опытной рукой старого хирурга, вновь стали принадлежать Константину.

Даже боль, которая вновь, подобно стремительному ручью, запульсировала в раненой ноге, лишь обрадовала его. Это был еще один верный симптом того, что жизнь, почти покинувшая его похолодевшее коченеющее тело, вдруг в самый последний миг передумала и вернулась, влившись бурным потоком в вены и артерии. И хотя Константин по-прежнему не имел сил, чтобы сделать хотя бы самое незначительное движение, зато он знал, что ему в этом никто не будет мешать, стягивая невидимыми упругими кольцами и удерживая в мертвенной неподвижности.

– Зачем он за тобой приходил?! – вдруг совсем рядом раздался голос низко склонившейся над ним ведьмачки.

В побелевшем до меловой чистоты лице Доброгневы застыл непередаваемый ужас перед только что увиденным. Такой ужас Константин видел лишь один раз в глазах маленькой тринадцатилетней девчонки, насмотревшейся американских страшилок, а после, на спор с подругой, ночью рвавшей цветы на кладбище. При свете полной луны та вдруг увидела пытающегося вылезти из свежевскопанной могилы грязного человека с зеленоватым лицом и мутными, ничего не соображающими от очередного недельного запоя глазами. Это был местный пьяница, подрядившийся за две бутылки самогона выкопать для умершего односельчанина последнее пристанище. Первые полбутылки он выпил перед работой, добросовестно выполнил дело, но холодный пронизывающий ветер так бесцеремонно обращался с его ветхим дырявым тряпьем, которое и одеждой-то язык не поворачивался назвать, что оставшиеся семьсот пятьдесят граммов он полез принимать на грудь в только что отрытое им убежище. После чего алкаш мирно заснул в своем бункере тихим пьяным сном, а ближе к ночи от холода пробудился. И все бы ничего, вот только девочка – дочь соседки – чуть не сошла с ума, увидев эту личину, мгновенно разукрашенную любящим такие шутки волчьим солнышком, как иногда называют наше ночное светило.

Тот случай произошел шесть лет назад. Ныне Константин, глядя в эти неестественно расширенные зрачки и чуть ли не кожей ощущая весь океан ужаса и панического страха, будто бы вновь очутился на старенькой террасе. Раскидистая старая яблоня чуть ли не влезала сквозь гостеприимно распахнутые окошки в дом, к встревоженным донельзя людям, толпившимся возле безостановочно кричащей девочки. Кричащей. В этом, пожалуй, было единственное отличие между ней и Доброгневой, которая еще не потеряла дара осмысленной речи.

– Почему за тобой? – повторяла она настойчиво и без остановки, будто в ответе на этот вопрос для нее крылось самое главное, то, что сам Константин давным-давно знал, но сказать ей об этом не хотел. Затем, словно выплеснув все силы, она вдруг как-то резко, неожиданно замолчала и, устало вздохнув, пожала плечами: – Не понимаю.

Потом, обернувшись к беспомощно лежащему князю и натолкнувшись на его растерянный вопрошающий взгляд, грустно усмехнулась и сказала:

– А ты, видать, и вовсе ничегошеньки не уразумел. То ж не смерть твоя приходила, княже. Ее бы я не узрела, да и отогнать ее, коль она столь близехонько к человеку подойдет, никому уже невмочь. Хоть ты семи пядей во лбу будешь.

– А что же это? – еле слышно, одними губами произнёс Константин, но ведьмачка уловила вопрос и брезгливо передернула плечами:

– Хуже. Намного хуже. У него нет имени. Знающие люди, которым ведомо многое из тайного, прозывают его Хладом, – после недолгой паузы она нехотя продолжила: – Чужой он на Земле. Может место свое ищет настоящее, может, просто зверствует по злобе лютой, только ненавидит он все, что здесь живет. От него нет спасенья. Правда, ежели вовремя поспеть да живой водой родниковой сбрызнуть – на время отгонишь. Да и то лишь в первый раз помогает. Тогда уйдет, – тут она заколебалась, но все-таки добавила: – А потом вдругорядь придет.