Валерий Елманов - Княжья доля

Капитан слегка оживился:

– Ну, если так, то тогда мы и впрямь здесь нужны. Слушай, а может, нас специально для этого сюда и закинули?

– Для чего для этого? – вновь не понял Константин.

– Ну, чтобы битву эту выиграть.

– Может быть, – не стал спорить он с Вячеславом и заторопил: – Все, встаем, а то меня народ уже заждался. Значит, как договорились – голова понурая, меня называешь князем и вообще молчи побольше, а то твои словечки из двадцатого века тут всех в шок вгонят.

– Тебе легко, – огрызнулся он беззлобно. – Ты историк. Небось с первого же дня освоился. А я по-ихнему только из «Иван Васильевич меняет профессию» помню. Лепота, да еще аки-паки. Вот и все.

– Ничего, освоишься, – успокаивающе бросил Костя уже на ходу к возку, который Епифан тут же направил навстречу.

Все остальное прошло как нельзя лучше. После разноса, устроенного тиуну, тот как-то сразу присмирел и лишь поглядывал на князя умоляющими глазками – лишь бы не уволил. Порадовала Константина и Доброгнева, сообщив, что рука в полном порядке, только вправлять пришлось, что она уже сделала.

– Нехороший он, мужики от него стоном стонут, – добавила она в конце своего краткого сообщения и попросила: – Ты уж построже с ним, княже.

Чего-чего, а уж это можно. Константин не поскупился, свирепо рыча на своего наместника чуть ли не целый час. Под конец тиун, окончательно придавленный гнетом тяжких обвинений, ведь мужики-то, видя такое дело, тоже подписались и наговорили про него достаточно гадостей, причем серьезных, в глубине души уже всерьез начал размышлять, сразу ему повеситься или подождать, пока князь лично удавит. Но тут Константин, решив передохнуть, заверил всех, что завтра вынесет свое окончательное княжеское решение, а сейчас пусть этот прощелыга в дом ведет да угощает чем бог послал.

А послал тиуну бог в тот день не только речных даров, то бишь свежей рыбы, но и хмельных медов в изобилии, а также смуглого, с поджаристой хрустящей корочкой, молоденького поросеночка с хреном. Вдобавок к этому основному блюду на столе красовалась куча всевозможных домашних яств, включая аппетитно хрустящие огурчики – прошлогодний засол, но вкусные до безобразия, духмяные грибочки, какое-то сало, все в розовых прожилках, тающее во рту. Словом, ничем не хуже, нежели у боярина Онуфрия накануне в Ольгове.

Вообще-то Костя уже успел заметить, что к князьям и боярам Бог как-то необычайно и постоянно щедр, а теперь убедился, что он и к тиунам тоже не менее благосклонен.

Единственное, чем существенно отличался дом тиуна от боярского, так это габаритами. У Онуфрия двухэтажный, а здесь хоть и большой, но пока без надстройки. Светелка, где они пировали, поменьше будет, да и спальни почти отсутствуют. С грехом пополам нашли одну комнатушку для князя и еще одну для Доброгневы и Марфуши, а дружинников изрядно подвыпивший Вячеслав, родная душа, отвел в свою лачугу, после чего вернулся назад. Епифан все порывался завалиться на пол прямо у порога горницы, но Константин – куда деваться – тонко намекнул, что собирается отправиться по девочкам и лишний свидетель будет лишь изрядной помехой в этом щекотливом деле.

Лишь после этого стремянной понимающе закивал и, бормоча, что князю любая будет рада и почто не веселиться, коли дело молодое, а ночь все покроет, послушно побрел на сеновал, после чего Константин весь вечер и добрую половину ночи проболтал с Вячеславом о том о сем, вспоминая главным образом родной двадцатый век. Вопросов, как им теперь быть дальше и что вообще с ними будет, они, по молчаливому согласию, почти не касались, одновременно посчитав, что ни к чему в такой веселый час омрачать настроение загадками, на которые все равно пока не отыскать ответ.

Ночью они выяснили и вопрос, касающийся юного возраста Вячеслава, никак не соответствующего званию. Оказалось, что им обоим при передислокации в иное время сбавили – в виде компенсации, что ли? – годков по десять.

С утра бывший капитан внутренних войск пристал к Косте с требованием немедленно заменить этого паршивца-тиуна на более порядочного человека. На вялые княжеские возражения о том, что нет на примете ни одной подходящей кандидатуры, Славка тут же торжествующе завопил, что таковая есть у него, не зря же он здесь торчал чуть ли не три месяца.

Вообще-то обдирал тиун всю свою деревню безбожно, но Костя еще колебался, и добило его лишь то обстоятельство, что по причине своей патологической жадности сей тиун не позаботился даже как-то поистратиться на вечернее угощение своих высокопоставленных гостей. Он и тут сэкономил, изъяв у кого-то в селе двух поросят, – а ведь на столе один всего лежал, куда, собака, второго засунул? – а также поотнимав, ссылаясь на необходимость накормить князя с его людьми, у кого то самое сало в розовых прожилках, у кого – бочонок меда. Сам же тиун отделался при накрытии стола своим личным скромным вкладом – огурчиками и грибами прошлогоднего посола, да и то, поди, из-за того, что все равно скоро выбрасывать, а то новые девать некуда будет. Вот этим он Костю и достал окончательно.

Однако на все предложения Славки о наиболее простом решении этого вопроса – выгнать его в шею или даже повесить – последовал решительный отказ.

– Все должно на суде решаться, – строго пояснил он бывшему капитану.

– Ты что, мне не веришь?! – возмущался Славка, но Костя был непреклонен.

– Если бы не верил, то и суда бы не устраивал. А если без него, то это уже расправа будет, а не наказание.

Впрочем, в конечном итоге все равно вышло именно так, как и хотел Славка. Только тиуну пришлось сначала полностью рассчитаться своим добром за незаконную конфискацию, а потом, под одобрительный гомон толпы, он тут же был смещен с должности по княжескому решению. Закончил Костя суд назначением на вакантное место нового тиуна по рекомендации Вячеслава и под одобрительный гомон селян. Новый управитель получил наказ жить по совести и людишек без нужды не обижать. Лишь ближе к полудню князю и всем сопровождающим его лицам удалось двинуться в дорогу.

Первое время ослепительное безжалостное солнце беспощадно вгрызалось в несчастные затылки Константина и Вячеслава с такой силой, будто хотело пробуравить в них дыру и, судя по их ощущениям, к исходу второго часа практически добилось своего. Не помогал даже прохладный кисловатый напиток, переданный Доброгневой в глиняной корчаге, едва они проехали первые несколько верст. Когда она протянула посудину во второй раз, то в ее глазах лишь заискрились насмешливые огоньки при виде тяжких страданий двух молодцов, а рука, держащая корчагу, дрогнула от подкатывающегося к горлу веселого смеха. Константин в ответ на это жалобно протянул: