Валерий Елманов - От грозы к буре

– А что ж не дала?

– Дала бы, – взмахнула рукой женщина. – Непременно дала. Токмо после отказа твоего. Сказала бы, коль целовать не хошь, то дай еще водицы испить, и ковшик бы протянула. На, мол. И ты бы его взял у меня.

Константин представил себе, как бы это выглядело и как бы он поступил. Да, по всему выходило, что ковшик он у нее из рук обязательно бы взял.

– А ты на поцелуй согласился. А ведь я страшная стала. И вонь, поди, от мяса гниющего на всю избу стоит. Я-то притерпелась – не чую, а тебе, небось, муторно. А ты согласился. Выходит, ты своей добротой себя спас, – сделала краткий вывод Васса. – Прямо как распятый. Звать-то тебя как, княже?

– Константином, – вздохнул он.

– Погоди-ка. Это не тот ли уж ты князь, который, как нам тиун прошлым летом сказывал, убивцем братьев своих стал?

«Ну вот и сюда твоя слава долетела», – подумал Константин, но врать не стал.

– Тот самый, – подтвердил он.

– Тогда нам обоим в пекле жариться, – сделала вывод Васса, но тут же засомневалась: – Одначе, зрю я, уж больно ты добр. Может, заслужили они казнь такую?

– Может, и заслужили, – пожал плечами Константин. – Только я их не убивал. Не знаю, поверишь ли.

– А чего ж не поверить, – сразу же откликнулась женщина. – Я и по глазам вижу, что чист ты. Ведьму не обманешь.

– А ты и впрямь… ведьма?

– Не веришь? – Васса слабо улыбнулась и вкрадчиво предложила: – А ты возьми у меня из рук корец [71]и сам узнаешь.

Она протянула его князю, но тот даже не шелохнулся, чтобы его принять.

– Вот видишь. – Женщина вновь откинула голову на тряпье и продолжала говорить с закрытыми глазами: – Это потому, что у тебя разум с сердцем в разладе пребывают. Ум тебе взять не дает, а в сердце веры еще нету. Ну и ладно.

Вдруг раздался оглушительный треск, и сразу чуть ли не половина крыши дома обнажилась, щедро запуская вовнутрь яркий дневной свет и тепло жаркого летнего солнца. Часть изрядно сопревшей соломы и земли посыпалось прямо в хату. Через мгновение ведьмак и сам уже был в избе, ловко спрыгнув вниз через образовавшийся огромный проем.

– Ведьмак, милый, ведь мне еще не менее двух дней мучиться, – оживилась женщина, и глаза ее, полные смертной тоски, с надеждой уставились на Маньяка. – Подсоби, а? Ты же можешь, я знаю.

– А роту? – неуступчиво осведомился ведьмак.

– О том не проси, – упрямо качнула головой Васса. – Зато я оборотня отпустила. Нешто не заслужила?

– Не хитри, милая. Оборотня ты в обмен на крышу ослобонила, – погрозил ей пальцем Маньяк. – Я и так тебе на цельных три дня, не меньше, муки сократил, уход облегчив. Думаю, хватит с тебя. За остальные грехи придется муки принимать.

– Да какие там у меня грехи? – простонала Васса.

– Будто и не ведаешь. Вторяку порчу на волос в прошлом годе сделала? [72]А женкё его, Неждане, на след? А на яйцо? А самому тиуну на скотину его?

– Яйца я потом сама же и сжигала, так что нет на мне смертей, – возразила ведьма. – Да и к чему теперь старое вспоминать. Что было, то быльем поросло.

– Какое же это старое, когда я у тебя в сенях целых два пучка совсем свежей прикрыш-травы [73]видел. Выходит, и ты к тиуновской свадебке готовилась, а? И не боязно тебе было? А ну как она через порог бы перескочила? Думаешь, коль не живу я здесь, так и не знаю ничегошеньки? Так что все мне ведомо, красавица.

– Была красавица, да вся вышла, – горько усмехнулась Васса. – Это, поди, Тимофей Грибыч на меня ковы возвел. А не рассказывал он о своих-то делах? Может, я и пакостная, но на ветер порчу никогда не делала, а он… – и, не договорив, вновь жалобно попросила: – Подсоби, а? – Она закашлялась, и кровавая алая пена вновь выступила на ее губах.

Взгляд ее, наполненный нечеловеческой мукой, на одно мгновение задержался на князе, и Константин не выдержал:

– Ты бы и впрямь помог ей, Маньяк. Почто ей страдать так.

– Вот-вот, – оживилась женщина. – Я же и добрых дел невесть сколько в жизни сотворила.

– Это верно, – утвердительно качнул головой ведьмак. – Так ты всю жизнь и мечешься. День тебе шибко ярок, а ночь больно темна.

– Не я мечусь – люди меня сызмальства отшвыривали. Уж тебе-то ведомо. Вот я и озлобилась. А про ночь с днем ты верно сказал. Не по мне они. Я дочь сумерек, – прохрипела женщина, улыбаясь окровавленным ртом. – В сумерках лучшей всего. Они хоть и радостей настоящих не дают, зато у бед все цвета размывают.

– Кого обмануть хочешь? – хмыкнул ведьмак. – За сумерками завсегда ночь следует.

– Не всегда, – вмешался Константин, с жалостью глядя на умирающую. – Перед рассветом тоже поначалу сумерки бывают.

– Вот. – Глаза Вассы с невыразимой нежностью скользнули по лицу князя. – Даже полегчало малость от таких словов добрых. Надежой повеяло.

– Надежа будет, коли роту дашь, – неуступчиво поджал губы Маньяк.

Васса в ответ поджала губы и закрыла глаза.

– Не мучь ее, – тихо произнес Константин. – Чего уж тут. Помоги, чем можешь.

– Ну ладно, – согласился ведьмак. – Так и быть, подсоблю. Токмо ты сам не ведаешь, о чем просишь, княже. Она ведь, поди, и в свой остатний час ковы тут строила? Не пыталась тебе дать чего-нибудь, а, княже? – обернулся он к Константину. – А то я ее так оставлю лежать.

Глаза Вассы широко распахнулись, просительно потянувшись к князю, и жалобно впились в его лицо, умоляя не выдавать.

– Нет-нет, – забормотал Константин и, не желая врать, уточнил: – И я у нее ничего не брал, и она взять не просила. Только воды ей принес, и все.

– Это можно было, – снисходительно кивнул головой Маньяк и уточнил еще раз: – Стало быть, думаешь, надо ей подсобить?

– Если это в твоих силах, то надо, – твердо ответил Константин.

– Ну, пусть так и будет, – и, повернувшись к женщине, он сказал примирительно: – Ну, прощай, Васса. Много зла от тебя люди повидали, много и тебе причинили. Прости их всех в свой смертный час.

– Прощаю, – глухо, сквозь стиснутые зубы ответила женщина. – Но не всех.

– Не от души прощение твое, да и не полное оно, но уж ладно, – вздохнул ведьмак снисходительно. – И я тебя от имени их всех прощаю. Спи, бедолага. Эвон как умаялась. – И он ласково провел рукой по ее волосам. Дыхание Вассы тут же стало ровным и спокойным. Ковшик выпал из обмякшей руки на пол, а сама она даже расслабленно засопела.

– И усни навеки, – жестко произнес Маньяк, продолжая неотрывно глядеть на женщину.

Посидев еще несколько секунд, он устало поднялся с лавки и сказал Константину:

– Все. Более нам тут делать нечего. К вечеру соседи ее придут – закопают.

– Так она что же, умерла? – не понял Константин, глядя на неподвижно лежащую ведьму.

– А то ты сам не видишь.

– Так быстро?

– С моей помощью даже здоровый может очень быстро помереть, – пояснил Маньяк и тут же удивился: – А ты чего застыл как вкопанный? Мы же на свадьбу опаздываем.