Валерий Елманов - От грозы к буре

«Нет, княже, ты себе как хошь, а все едино – не прав. Ой, какой же он блестючий-то! Надобно его снять да назад вернуть. Нынче же. Вот через час малый или через два-три… я его и сниму, – твердо решил парень. – Ну, или к завтрему – это уж край. Сверкает-то как! Будто золото горит! Ах, ну да, он же и есть из золота. И что-то там на нем такое интересное выбито. Слова даже какие-то есть. С грамотой вот не ахти у меня. Разумею малость, но не шибко. Ах, ну да, сам князь его назвал „Доблесть и мужество“. А на обороте что?»

Нет уж, не серчай, княже, но денька три Николка у себя его еще подержит, пока надпись не одолеет. Оно понятно, что не по заслугам, но прочитать-то хочется. Опять же грамотку врученную тоже хотелось бы самому осилить. На все про все седмицу клади – не меньше. А опосля возвернем непременно – нам чужого не надобно.

И еще в гости заехать бы. Есть тут одна остроносенькая. Сама-то худенькая – смотреть не на что, кожа да кости, а вот глянется отчего-то. И имя славное – Радомира. Радуется она, стало быть, миру. А скорее мир ей – уж больно красивая. Словом, правильное у нее имечко. Поп-то ее Ириной нарек, но крестильное имя сердцу ни о чем не говорит, а вот Радомира – самое то. Перед ней бы гоголем пройтись, чтоб ахнула изумленно и порадовалась немножечко за него, Николку.

Опять же по селищу родному тоже прогуляться не помешает, да брату Алешке с матерью дать порадоваться за своего старшого. А то она все расстраивалась да переживала, когда Николка из ополчения вместе со всеми не вернулся, а заместо того в особую сотню при самом воеводе угодил. Хотя что уж тут. Оно и понятно. Матери, они завсегда такие.

А вот про заговор, который на него князь наложил, он ей ни за что не скажет, а не то мигом к попу потащит, дабы тот бесовские слова снял. А по его, Николкиному размышлению, какая там разница – кто именно его на небесах от смерти в бою защитит. Раз они там, наверху, сидят – значит, все боги, то есть светлые. Лишь прозываются по-разному.

Да и про рану ей тоже знать ни к чему. Сызнова плакать учнет. У нее и так после отцовой смерти глаза частенько на мокром месте. А того она не поймет, что шрамы, как воевода сказывал, украшают воина. Да Николка это и без него отлично знал. Сам чуть ли не с первого дня, едва только в сотне очутился, как о боевых рубцах мечтать принялся. Пусть малюсеньких, но на видном месте.

Сейчас-то все уже – заполучил, причем на груди, лучше места и не придумать. Конечно, сабельный или от меча намного краше бы смотрелся, но Николке и такой сойдет. Получается, что теперь у него все имеется – и шрам, и даже орден.

Нет, княже, раз твоя промашка – стало быть, только через две… ну, от силы, три седмицы возвернет его тебе Николка. Да чего мелочиться – месяц кладем на все про все, а там… там посмотрим.

А Константин уже заканчивает говорить. Теперь на пир всех приглашает, а награжденных просит за свой княжеский стол. Кстати оно для Николки. Уж очень ему захотелось еще один вопрос князю задать, прямо язык зачесался. Вот на пиру и… Или сейчас спросить, пока одни посреди площади? А-а, была не была.

– Княже, а ты-то как же? – выдавил из себя тихонечко, но Константин услышал, поближе подошел, взглянул непонимающе.

– А что я? – переспросил.

– Ну, с орденами этими, – заторопился Николка. – Кто Мстислава Удатного уйти уговорил – нешто не ты? Я-то лишь позовником послужил, да и то с твоим заклятьем бояться нечего было. А потом ты и Ростиславль боронил крепко, опять же и рвы выдумал тайные, и много еще чего измыслил. Да и в лесу потом… Думаешь, я не понял, что ты от всех прочих беду отводил? Я бы сразу сказал о том, еще тогда, но ты меня с собой взять согласился, потому лишь и промолчал. Да тебе, если подумать, не один, а враз два их на шею повесить надобно.

– Я – князь, Николка. Это обязанность моя – землю от всех ворогов беречь, да еще судить по совести татей и прочих умышляющих, – медленно, чуть улыбаясь, произнес Константин. – Так что я лишь свой долг исполнял, не больше. А ты смелость проявил, отвагу. Ведомо ли тебе, что у нас, оказывается, всего одна ночка и была для той встречи. Упусти мы ее – и все. А упустить запросто могли, если бы ты не расстарался. Так что твое у тебя на груди по заслугам. Иди, покрасуйся перед Радомирой. До пира времени еще много, так что успеешь.

Вот тут Николка чуть не ахнул. А про нее откуда князь знает? Это ж тайна сокровенная, в которой он даже самому себе сознаться стесняется. Хотя если Константин Володимерович с силами неведомыми знается, то тут тоже дивиться нечему.

– Да видел я разок, как у тебя глаза горели, когда ты на нее смотрел, – печально усмехнулся Константин, ответив на молчаливый вопрос, светившийся в простодушных глазах парня. – Так что иди – беги быстрее к ее крыльцу и… будь счастлив. За двоих будь, – добавил он почти шепотом. – За себя и за меня.

– В сердешных делах каждый токмо за себя счастлив может быть, – возразил робко Николка, не поняв грустной княжеской иронии.

– Ну что ж, тогда за себя одного попробуй, – не стал спорить Константин.

Вопрос же, который по своей наивности паренек задал, Константину только за этот вечер еще два раза выслушать довелось. Один раз – когда его, смущаясь, Юрко Золото задал. Ну, с ним полегче. От Вячеслава же так легко не отделаешься. Друг Славка иногда самым настоящим репейником становился.

– Ну хорошо, – вздохнул Константин. – Вот тебе, воевода ты мой верховный, кто орден вручал?

– Ты, разумеется, – даже удивился столь наивному вопросу Вячеслав.

– А изображен на нем кто?

– Тоже ты.

– А теперь ответь – мне его кто вручать будет, а? Ты представь, представь себе эту картинку. И тебе не кажется, что в этом случае по сравнению с моей дурью четыре геройские звезды Брежнева просто побледнеют?

Вячеслав представил. Но спустя минут пять – сразу, как только руки от живота убрал и икать от смеха перестал, – рацпредложение внес:

– А давай мы специальную медаль, нет, лучше орден, состряпаем, но на обороте карту Руси вместо тебя выбьем и напишем что-то типа «Князю Константину – от благодарной Руси». Нет, а чего – здорово же будет?

И так Вячеслава эта новая идея захватила, что Константин понял – так просто ему от друга не отделаться и не отшутиться. Не хотелось, а пришлось тайную причину назвать.

– Вот ты за эту войну сколько душ погубил? – спросил для начала.

– Ну, началось, – иронично присвистнул главный воевода. – Ты, часом, в прокуратуре не подрабатываешь, княже?

– Не понял, – искренно удивился Константин.

– Чего ж тут неясного. Комитет солдатских матерей тебе разве на меня заявку не делал? Или ты и сам не знаешь, что войны без жертв не бывает. Да, мог я мир с половцами заключить. Тогда бы, разумеется, последние сотни погибших в живых бы сейчас были. Зато что потом? А потом…