Андрей Ерпылев - Расколотые небеса

– Да, – с вызовом ответил Александр. – И Маргарита тоже.

Он поднялся из кресла и прошелся по библиотеке, иногда останавливаясь перед полками и бесцельно прикасаясь к какому-нибудь корешку, сияющему золотом. Глядя на него, Бежецкий с некоторым стыдом вспомнил, что ни одного из томов он здесь так и не раскрыл – все не хватало времени. Так и стояли новенькие, нетронутые.

– Но в основном из-за того, – не оборачиваясь, неожиданно сказал близнец, – кто там занял мое место.

– Из-за полковника Бежецкого? – удивился Александр. – Разве ты сам не стремился назад, в Корпус? Тоскуешь по своим уланам? Вы уж, батенька, определитесь, чего хотите…

– При чем тут он! – досадливо дернул плечом генерал. – Достойнейший человек, ничего не имею против него… Честно выполняет свой долг, служит Государю и Отечеству.

– Тогда…

– Да, он, – резко обернулся Бежецкий. – Твое отражение, ротмистр Воинов. Или он уже, в свете новых обстоятельств, тоже присосался к нашей фамилии?

– Во-первых, – рассудительно заметил Александр, глядя на свет сквозь янтарную жидкость, – он такое же мое отражение, как и твое, и полковника. Мы все четверо – близнецы. Абсолютные. А, во-вторых, фамилия Бежецкий – и его тоже. Он под ней прожил почти сорок лет. Как и твой покорный слуга тоже. И Отечеству служил под этой фамилией, и кровь проливал… Так что ничего криминального в том, что он сменит своего придуманного кем-то Воинова опять на Бежецкого, не будет. Или ты не согласен?

– Извини, – несколько смутился генерал, понимая, что перегнул палку. – Я вовсе не хотел тебя обидеть.

– Ничего… Меня ты не обидел.

– А он меня и не волнует! Это я должен лететь вместо тебя, Саша! Особенно если с той стороны будет он. Пусть это будет нашей с ним дуэлью. Или он, или я.

– Маргарита?

– Какая разница? Лучше налей…

– Я вас не узнаю, мадам, – едко, как мог, сказал Александр, предложив даме кресло и вновь усаживаясь за свой стол. – Прямо как пай-девочка: позвонили, предупредили, прежде чем войти постучали в дверь… Вы ли это? Может быть, это очередной ваш близнец? Пардон, конечно…

– Нет, я не близнец. – Маргарита фон Штайнберг пропустила мимо ушей колкость подчиненного, на которую раньше обязательно ответила бы не меньшей колкостью. – Мой близнец умер, Александр Павлович. И вы это знаете. Я в единственном числе. По крайней мере – в наших двух мирах.

– Ну да, ну да… – рассеянно покивал Бежецкий, перечитывая написанное и, досадливо нахмурившись, исправляя что-то.

– Что вы там пишете? Не мемуары, часом?

– Да где уж мне, – вздохнул «писатель», исправляя еще что-то. – Нет у меня материалов на мемуары. Не хватит-с. Так, разве что на краткую автобиографию: родился, учился, женился… Жил, был, взял да помер. И та биография на три четверти липой будет. Вашими же стараниями, мадам, и сварганенной.

– Ну так уж и сварганенной. Вполне пристойная для слуги Отечества биография.

– Приличная, не спорю. Да только не моя.

– Так напишите свою.

– Хорошее дело… Кому тут моя ТАМОШНЯЯ биография нужна? Разве что писателю-фантасту какому-нибудь…

– Что же вы все-таки пишете?..

Женщина ловко выхватила листок у не успевшего его придержать офицера и прочла вслух:

– Я, Воинов Александр Павлович, находясь в трезвом уме и твердой памяти… Это завещание?

– Да. Верните, пожалуйста. бумагу, сударыня.

– Почему тогда Воинов, а не Бежецкий? Вы не считаете себя достойным этой фамилии?

– Достойным? По-моему, это вы не считаете, мадам. Отдайте бумагу и изложите причину своего визита.

– Какой вы официальный, право… А если я пришла просто так, без причины? Или чтобы проститься? Просто так, по-человечески.

– Я не верю вам, госпожа фон Штайнберг. – Александр встал из-за стола и протянул руку. – Отдайте листок.

– Почему не верите? – тоже встала Маргарита.

Теперь мужчину и женщину разделял только стол.

– Потому что вам нельзя верить.

Бежецкий обогнул стол и приблизился к женщине, возвышаясь над ней. Он глядел на нее сверху вниз и видел обращенное к нему бледное лицо, известное до последней черточки. Запах знакомых духов обволакивал, кружил голову. Маргарита молчала и будто бы чего-то ждала. Александра пронзило чувство, что это уже было когда-то. Дежа вю…

«А собственно – какого черта? – пронеслось в мозгу. – Завтра я испарюсь, превращусь в ничто. Если есть душа, то пусть хоть у нее останется воспоминание…»

Он протянул руку, но прикоснулся не к бумаге, а к руке, которую женщина так и не отняла. Тогда он порывисто обнял податливое тело и впился губами в полуоткрытые губы, ощутил слабый ответный поцелуй.

– Все, – отстранился он, ожидая взрыва гнева, пощечины или, чем черт не шутит, чего посерьезнее – дама-то знала толк не только в бумагах… – Попрощались? А теперь – хоть под трибунал, хоть в штрафную роту…

Но Маргарита сама обняла его за шею и вновь прильнула к губам.

Забытый лист бумаги бесшумно спланировал на пол…

Шел уже второй час ночи, когда затренькал колокольчик, заставляя Лариона подняться с дивана, привести в порядок одежду и, главное, помятое со сна лицо и явиться на зов господина.

Того он застал слегка пьяным, в расстегнутой рубашке. Гость мирно почивал на удобном диване, стоявшем в библиотеке специально для подобных случаев, подложив ладонь под щеку и посапывая во сне.

«Понятное дело – слегка перебрали братья… Или все-таки не братья? А кто тогда?.. А-а-а! Какая мне разница…»

Генерал Бежецкий поднялся на ноги, и его заметно качнуло.

– Вам помочь, ваша светлость?

– Ничего, Ларион, сам справлюсь. Я прикорну пару часиков – завтра тяжелый день. Разбуди меня в три тридцать.

– Слушаюсь, ваша светлость. Но куда так рано-то? Не выспитесь ведь…

– Служба. А досплю в самолете.

– А как же ваш гость?

– А его не буди. Пусть спит. Видишь: утомился его светлость – сил не рассчитал. Как проснется, подашь ему, чего захочет. Главное – рассольчику не забудь, рассольчику! И – чарочку.

Князь захохотал, довольный собой, и чуть нетвердой походкой удалился.

«Ну да, не рассчитал, – вздохнул про себя дворецкий, споро убирая остатки холостяцкого пиршества и накрывая спящего близнеца хозяина пледом. – Коньяк – вещь коварная. Черт бы побрал того француза, что эту гадость изобрел…»

Он постоял в нерешительности, а потом все-таки принес тазик и поставил его возле дивана.

«Не дай господь, поплохеет ночью его сиятельству… А паркет дорогой, штучный – как бы не попортил ненароком…»

Он зажег тусклый ночник и направился к двери, но все-таки не утерпел и оглянулся.

«Бог ты мой! Как похож-то!.. Вылитый Александр Павлович!..»

Слуга суеверно перекрестился и вышел, плотно притворив за собой дверь…