Алексей Махров - Господа из завтра (СИ Обновлено 06.09.09)

– Сейчас не более 20 штук в месяц, – честно признается Димка, – но в дальнейшем могу полтораста.

– И, кстати, батюшка, лучше уж свою промышленность развивать, чем вкладывать деньги в промышленность потенциального противника! – вмешиваюсь я.

Рара недовольно зыркает на меня и жестом отпускает Максима и Рукавишникова. Тем отходят в сторону и, видимо, сразу возвращаются к прерванной беседе. Смотри-ка, уже спелись, изобретатели хреновы…

– Колька, хватит уже мне в лицо пользой для Отечества тыкать! – говорит самодержец. – Можно подумать, что о России только ты один и думаешь!

Я тихо бормочу извинения, но император меня уже не слушает. Он поворачивается к Алексею.

– Лешка, это то самое оружие, про которое ты мне зимой говорил?

– Да, государь и купец тот самый! – кивает генерал-адмирал.

– Про купца этого вы мне с Колькой уже все уши прожужжали, – улыбается император, но тут же серьезно спрашивает: – ты вроде говорил, что у него там, кроме «Единорога» и бердыши какие-то были и пищали… где это все?

– Ну так давай позовем Рукавишникова и попросим показать! – усмехается Алексей. – Эй, Дим… тьфу, Александр Михалыч, подойти сюда!

Димка подходит, всем своим видом выражая недовольство. Чего это он? Ах, ну да! Он, видите ли, важным разговором занят, а мы его по пустякам дергаем.

– Александр Михалыч! – обращается к нему адмирал, – ты кроме «Единорога» еще что-нибудь из своего оружия захватил?

– Да, ваше высочество, захватил, – отвечает купчина и мнется, – вот только демонстрировать некоторые образцы при иностранцах…

– Иж ты! Неужели ты настолько страшное что-то придумал? – с веселыми огоньками в глазах, спрашивает император.

– В том-то и дело, ваше императорское величество, что наоборот! – Димка пытается подобрать слова, – скорее изобретенное мною оружие настолько простое, что я удивлен, почему больше никто до такого не додумался. Вот и хочу, чтобы супостаты как можно дольше в своем неведении пребывали.

– Хм… хм… ну ты и загнул! – император покусывает усы и объявляет, – мне уже не терпится посмотреть, что ты там еще навыдумывал! Петр Семенович! Распорядитесь, чтобы англичан проводили. Вежливо, но быстро! А ты, купчина, давай – тащи свои игрушки!

Англичан заставляют быстро свернуться и покинуть манеж. Последним уходит Максим, косясь на целый штабель ящиков, который успевают натаскать дружинники Димки. Я подхожу к другу и тихонько спрашиваю:

– Ты это про что там с Максимом шептался?

Димка беззаботно машет рукой, но в его глазах вдруг взблескивает азарт торговца:

– Да, за полторы тыщщи фунтов пулемет ему продал.

– Ты что?!

– А что? – это ехидное выражение физиономии удачливого купца мне знакомо. Еще по Приднестровью. – Пущай попробует скопировать. Вот мы посмеемся… Пусть хоть на винтики его разберут, повторить все одно не смогут. А жаль, – Димка снова широко улыбается. – Повторили бы – можно считать, что у противника пулеметов нет!

Как выяснилось, проблемы с Финляндией, которые я, после беседы с Гейденом, посчитал решенными, только-только начались. По моей настоятельной просьбе Федор Логгинович написал обстоятельнейший доклад по положению в Великом княжестве. Прочтя первые четыре страницы, я пришел к выводу, что работа с финнами, пожалуй, займет на три-четыре года больше, нежели я предполагал. По окончании двадцать шестой страницы я понял, что, наверное, я несколько неотчетливо представлял себе все сложности борьбы с финским сепаратизмом. Дочитав до конца, я в изнеможении откидываюсь на спинку кресла. Мама моя, императрица! Чего ж с ними, чухонцами долбанными, делать?! Это как же мы докатились до жизни такой?! Неужто все так плохо?!

– Филя! – В кабинете, точно чертик из табакерки, возникает Махаев. – Свяжись с Целебровским, сообщи о встрече в условном месте через два часа!

Филимон исчезает, а я открываю новый отчет министерства финансов. Да что ж такое?! Час от часу не легче! Новый министр, господин Вышнеградский, предлагает еще повысить ввозные пошлины! И до чего грамотно обосновывает, подлец! Так, ну тут я сходу не разберусь, надо Бунге звать. И велеть отгектографировать отчет, Димычу переслать…

При встрече с Альбертычем на конспиративной квартире я, не тратя времени на лишние церемонии, сую ему у руки доклад Гейдена:

– Вот, Альбертыч, изучи.

Пока Политов-старший занят, я отдаю приказ снять копию с отчета Вышнеградского и переслать его нарочным Политову-младшему. К тому времени, как я возвращаюсь к столу, Альбертыч уже бегло просмотрел документы и теперь выжидательно смотрит на меня.

– Вот что, Владимир Альбертович. У себя все еще раз внимательно изучишь. Но пока скажу главное: из доклада ясно следует, что проведи я сейчас не то, что половину запланированных реформ, а хотя бы пятую их часть, то Россия в конце XIX века получит прямо под Питером Чечню XXI! Альбертыч молчит, всем своим видом ясно показывая: «Я-то здесь причем?»

– Альбертыч, очень тебя прошу: проверь все сам. И дай мне отчет: так ли плохо, или у страха глаза велики? Трех недель хватит?

Он кивает, и молча, не сказав ни единого слова, покидает квартиру через черный ход. Вот, блин, «железные люди!» «Гвозди бы делать из этих людей…»

… Но в одной проблеме, обозначенной Гейденом, я не имею оснований сомневаться. А именно, в проблеме языка. Я связываюсь с МИДом, и вызываю к себе Ламздорфа, будущего министра, а ныне – директора канцелярии министерства и одного из ближних помощников Гирса. Ну, а пока он не явился, придется идти к царю. У меня к нему вопросы накопились…

– … Вот что, Владимир Николаевич, я осознаю все сложности с созданием курса финского и шведского языков, однако совершенно не понимаю: как это министерство находит возможным противиться воле государя?

Перед Ламздорфом на столе лежит с кровью выдранный из Александра III рескрипт о создании офицерского курса западных языков. Мы с самодержцем битых два часа орали друг на друга, но, в конце-концов, он признал мою правоту и рескрипт подписал.

Ламздорф снова начинает причитать про нехватку кадров, про отсутствие должного финансирования, про напряженность в остальном мире… Ох, мама моя, мама! Сколько ж это сажать-то придется? Короче, сам того не подозревая, этот парень уверенно занимает свое почетное место в будущих проскрипционных списках.

Все же, перед уходом, Ламздорф, стеная и причитая, выдает обещание, что через год на-гора будет выдано не менее тридцати специалистов, способных к обучению других. Ладно, пока сойдет.

Печальный директор канцелярии МИД удаляется. Скользнув взглядом по настольным часам, я, с опозданием вспоминаю, что вот уже час, как я должен был вместе с Мореттой прибыть к венценосной маменьке. Что-то связанное с последними деталями свадьбы. Та-а-ак… Ну, ты, мужик, попал. Значит, опять придется утешать мою ненаглядную. То есть, до вечера она будет дуться, потом, медленно, но верно, начнет менять гнев на милость, потом… сейчас об этом лучше не думать, дабы не заводиться раньше времени, но сам процесс примирения идет в горизонтальном положении. Так что прощай ночной сон. Нет, я не против, я очень даже за, только вот не спать уже вторую неделю… И что ж это я – не Наполеон? Тому, вредному корсиканцу, двух часов сна хватало. А мне – никак. Э-эх! А ну ее, маменьку! Все одно я уже опоздал, и отдуваться мне придется изрядно. Совсем не пойду! Лучше уж я сейчас пару часиков покемарю, так хоть к вечеру в себя приду. А ненаглядной совру, что важные государственные дела задержали…