Александр Абердин - Три года в Соединённых Штатах Америки

И вот наступил день гонки. В Буэнос-Айрес слетелось множество народу и гонку почтил своим присутствием президент Аргентины Хуан Перон вместе со своей третьей супругой Исабель. К гонке были допущены все двадцать пять болидов и вот мы заняли свои места на стартовой решетке. За пять секунд до старта я ускорился и стал пристально вглядываться в лежащую передо мной стартовую прямую и судью с флагом в руках. Медленно текло время. Двигатель машины мощно рокотал, но я его не слышал, а лишь ощущал всем телом лёгкие вибрации. Как только флаг в руках судьи стал опускаться, я нажал на кнопку и плавно вдавил педаль газа до упора, ощущая, как на меня наваливается тяжесть перегрузки. Мой болид выстрелил вперёд и стал быстро набирать скорость, приближаясь к широкому повороту «Нумеро уно». Тормозить перед ним я не стал, хотя и увидел, что монитор показывает скорость в двести двенадцать километров в час. Компьютерная консоль отреагировала мгновенно и так выставила все регулируемые антикрылья, что не смотря на сильную боковую перегрузку колёса болида не оторвались от асфальта. Пройдя первый поворот я вышел из ускорения, но перед этим бросил взгляд в зеркала заднего вида и увидел, что мне не удалось оторваться очень уж сильно. Мало того, что у меня на хвосте висел Анри, так за ним выстроилось в ряд ещё семь машин.

Уже после гонки я узнал, да, и увидел на экране консоли, что во время старта произошло сразу восемь обгонов, но машины прошли хотя и впритирку друг к другу, ни одного касания не было и в помине. У меня тут же мелькнул вопрос в голове: – «Вы что же, гады, уже научились ускоряться?». Вместе с этим я очень обрадовался. Второй поворот, в общем-то очень простой, но имеющий собственной имя «Конфитерия», я прошел без внутреннего ускорения, как и третий, куда более сложный, но не имеющий названия. Игорь тут же попытался атаковать меня, но на этот раз, входя в левый поворот, я не оставил для него даже щёлочки, а не то что «калитку», а по внешнему радиусу он не был готов совершить обгон, хотя мощность мотора и позволяла ему сделать это играючи. Он обогнал меня по внешней стороне на четвёртом, также безымянном повороте и сразу же рванул занимать внутреннюю сторону широкого, правого пятого поворота, почему-то называющегося «N 8 Курвон». Ну, что «Курвон», это ясно, курва кривая, но почему восьмой?

Нисколько не расстроившись, я увеличил скорость до двухсот восьмидесяти километров и обогнал своего соперника по внешнему радиусу, чтобы уйти на вторую длинную прямую и чуть ли не с ужасом увидел, что то же самое сделал и Франсуа Сэвер, стартовавший с восьмой позиции. Правда, на прямой Игорь удрал от него и снова обошел меня так резво, что я смог обогнать его только на стартовой прямой и по ней мы секунды полторы неслись все втроём, даря киношникам просто изумительной красоты картинку. Только на входе в «Нумеро уно» наша тройка рассыпалась и поскольку я ехал в крайнем правом ряду, а поворот был правым, то мне удалось обогнать и Франсуа, и Анри, но его быстро нагнал Эмерсон и мой друг два круга ехал четвёртым, пока не ускорился и не вышел на первую позицию. Гонка проходила в диком темпе без дозаправок и без смены резины, с невероятным напряжением сил. Самым интересным в ней было то, что она более всего напоминала собой калейдоскоп. Стоило мне на несколько секунд расслабиться и я откатился на шестое место, но тут же ускорился, бросился в атаку и, как потом писали, совершил подряд сразу четыре самых красивых обгона обходя своих противников, как на трассе слалома, то справа, то слева.

А ещё мы все в этой гонке постоянно переговаривались и это слышали на трибунах благодаря консоли установленной в нашем ангаре. В основном мы подшучивали друг над другом, но иногда раздавались и громкие крики типа: «Вив ля Франс!» или какие-нибудь другие лозунги, когда кто-то из пилотов бросался в атаку и отыгрывал у соперника позицию. Это была честная борьба и всё решало мастерство и умение водить гоночный автомобиль. Именно об этом, гонять честно, мы договорились на нашей вечеринке. Зрители, наверное, устали гадать, кто же в этой гонке выиграет, так как едва ли не треть пилотов сумела побывать в лидерах, а длинная стартовая прямая стала самым зрелищным отрезком трассы, ведь на ней болиды развивали просто бешеную скорость, чтобы потом на торможении войти в поворот «Нумеро уно», на котором по идее должна была решиться судьба гонки и оттого зрители то и дело взрывались громкими криками. Круговых в гонке не было вообще. Все пилоты ехали по трассе в пределах двадцати секунд, а круг проходили за минуту и шесть десятых секунды в среднем. Иногда на стартовой прямой в ряд выстраивалось сразу пять болидов и неслись по ней с оглушительным рёвом моторов к повороту.

Гонка давалась нам обоим с большим трудом, но я вовсе не жалел, что Советский Союз практически одарил всех этих великолепных автогонщиков такими прекрасными машинами. Вот только пощады от них ждать не приходилось и спуску они нам не давали. Чуть замешкался и всё, тебя уже обогнал противник и ты откатился назад. Поэтому нам обоим приходилось прикладывать колоссальные усилия, чтобы находиться в головной части пелетона, а он в этот день не разрывался на отдельные группы и в нём постоянно происходили перестроения. Подшучивая друг над другом, пилоты при малейшей возможности бросались в атаку и поскольку машины обладали огромной приёмистостью, то выходя из каждого поворота, они стремились в первую очередь выстрелить и обойти соперника. Да, и при входе в поворот скорость снижалась буквально за два десятка метров от него. Самых выгодных траекторий искать не приходилось, болиды очень часто ехали в два, а то и в три ряда, что придавало гонке совершенно особый привкус остроты. Да, эта гонка была очень острым блюдом, но я думаю, что всё же зрителям больше всего должны были понравиться наши комментарии к ней, беззлобные, но часто очень остроумные и с перчиком. Солёных шуточек тоже хватало.

Даже швед Ронни Петерсон, которому вроде бы от рождения полагалось быть невозмутимым, иной раз откалывал при обгоне такие шуточки по-английски, что вся англоговорящая публика должна была покатываться со смеху. Мы с Анри тоже не отставали и если он в запале часто кричал: – «Вив ля Франс», чтобы лишний раз поддержать свою легенду, то я, атакуя соперника, не стеснялся громко воскликнуть: – «За Родину, за Сталина!» Ну, побейте меня, если сможете, только с этими словами мой дед в сорок втором, под Сталинградом, поднимал свою роту в атаку и замёрзшие, часто голодные бойцы вставали под пулями во весь рост и, повторяя его призыв, бежали в штыковую атаку. Разумеется, сблизившись с немцами и орудуя то штыком, то прикладом, они кричали уже совсем другое, но всё же в этом призыве было что-то величественное, чего в две тысячи пятнадцатом году уже не стало. Правда, и тогда в русском человеке осталось очень многое от характера дедов и прадедов, выигравших великую войну. Потому и я, чтобы не допустить поражения, на этом автодроме сражался, как на войне, хотя моим врагом были не соперники по гонкам, а километры, минуты и секунды. Прямо в ходе этой гонки гонщики дали мне прозвище Рашен Солджер.