Олег Горяйнов - Зона сна

Наконец вывернули в переулок, там по тротуарам лежали люди, а потом дворами – вырвались.

– Бузят! – говорил шофёр, нервно улыбаясь.

– Видели там, на вокзале, состав закрытый стоял? – возбуждённо спросил Лихачёв.

– Нет, – ответил Стас. – Где?

– Сзади вашего… Это дивизия имени Корнилова, из Москвы. Через три часа здесь будет тихо и спокойно.

– Как в могиле! – хохотнул шофёр.

Они подъехали к дому отчима.

Встречала горничная Марфуша; отчим в такой час был, разумеется, в министерстве; Минюст и Верховный суд так и остались в Петрограде после переезда правительства в Москву… А Зина-то, сводная его сестра, уже месяц как в Лондоне! Анджей Януарьевич даже не сказал, когда неделю назад был в Москве. «Впрочем, и я его про Зину не спрашивал», – подумал Стас.

Поставили чайничек; уютно тикали ходики. Стас шарил в гардеропе. Давно он тут не был: его выходной костюм оказался мал! Решил остаться в тех же брюках, в которых приехал; уложил в саквояж бельё, рубашки и галстук; надел куртку – очень красивая куртка, французская, отчим купил ему её, когда он был тут в прошлом году, а он, возвращаясь в Москву, забыл взять. И хорошо, что забыл: для России слишком шикарная, для Парижа в самый раз!

Совершая неспешную прогулку по верхней палубе лайнера, Стас размышлял об увиденном в городе. Правда, приходилось отвлекаться на всякие диковинки, которые в изобилии предоставляло ему морское судно. Ведь на таком пароходе, да и вообще в море он был впервые. Однажды с мамой плавал на чумазом пароходике по Москве-реке; у князя Ондрия несколько раз ходил в стругах да, когда хлеборобничал в Плоскове, на лодке плавал до соседних деревень – вот и весь его водоходный опыт. Нечего вспомнить про те плавсредства.

А здесь – помилуй, Сусе!

На верхней палубе, куда не допускались не только матросы в робах и подлая публика, но, без приглашения, даже пассажиры первого класса, всё сверкало: стальные леера, борта шлюпок, до блеска отмытые окна кают, их рамы и прочая медяшка. Палуба закрыта ковром, а наружные стены кают обиты архангельской сосновой доской. Вдоль стен – деревянные шезлонги, накрытые пледами тигровой раскраски, а между ними стеклянные столики с разнообразными бутылками.

Среди нарядных лиц Стас приметил одноногого художника по фамилии, кажется, Скорцев. Тот стоял в одиночестве, опёршись о деревянные поручни, и смотрел вдаль; тут же были прислонены его костыли. Художник медленно курил папиросу и не обращал на гуляющих по палубе пассажиров никакого внимания.

Он здесь настолько выделялся, что Стас не мог пройти мимо и, остановившись сбоку от инвалида, спросил:

– Как вам наше романтическое путешествие?

Одноногий художник удивлённо повернулся к нему:

– Романтики в наше время, господин хороший… простите, забил имя-отчество…

– Станислав Фёдорович!

– Романтики, Станислав Фёдорович, в нынешних морских путешествиях нет ни на грош. Четыре раза в день вам подадут горячую еду, помоют в ванной, сделают педикюр в салоне красоты, предоставят радиостанцию, поговорить с домашними… Так что романтики в современных путешествиях нет. Как и в современных войнах.

Стас засмеялся:

– Поверьте мне, человеку, много занимавшемуся историей: в древних войнах её было ещё меньше!

– Я тоже занимался историей, – сказал художник с горечью и кивнул на костыли. – Только практически.

– Простите, я не хотел бередить…

– Ничего. Мы все для того и едем, чтобы бередить . Выставка-то посвящена годовщине начала войны… А ещё чуть-чуть, денёк-другой, и слева по борту возникнет этот гнойник на теле человечества, из-за которого всё и было. Так что не извиняйтесь, тут и без вас разбередят.

– Вы Германию имеете в виду под гнойником?

– Так точно.

– Но какую? Их же много. Той, о которой вы говорите, не существует! Её разбили на кусочки в 1919-м.

– Германия, мой юный попутчик, всегда одна, даже разбитая на кусочки. Она вечно пребывает на качелях гордыни. Она жаждет превосходства во всём, от идеи мировой власти до лучшего в мире айсбана, пива и штруделя. [59]Когда у немцев есть айсбан, они мечтают о мировой власти. Но если обулись в сапоги и пошли завоёвывать мир, будьте уверены, не за горами время, когда, получив по сусалам, начнут мечтать об айсбане.

– Вы прямо-таки лирик.

– Нет, я практик-с. Помяните моё слово: пройдет ещё десять – двадцать лет, и злобный тевтон опять соберёт Германию в кучу и попрёт резать соседей. Тем более что и мы-то, победители, сами… в слове на букву «гэ», pardon.

Он махнул рукой:

– Ладно. Вы небось водку по молодости лет ещё не кушаете?

– Честно сказать, не люблю. Но компанию вам составлю.

– Ну, тогда пойдёмте в буфет. Здесь, – кивнул он на столики с бутылками, – нашей русской водки нет. Идёмте. Я угощаю.

– Это лишнее, – сказал Стас, вынимая бумажник.

– Оставьте! Не надо судить по внешности. Я ведь еду по личному приглашению премьер-министра Франции, не с вашей делегацией, а при ней. У меня даже личный счёт здесь открыт. А вы думали, почему я, художник, скажем прямо, средненький, еду палубой выше всяких лизоблюдов, придворных портретистов?..

Впрочем, им тут же и пришлось спускаться к «лизоблюдам»: ресторан для особо важных персон и первого класса был общий, он располагался на средней палубе, в носу корабля. Скорцев на костылях спускался медленно.

День был тёплый и безветренный, море ещё никому не наскучило, поэтому все пассажиры первого класса высыпали из кают и нагуливали себе аппетит перед обедом. Здесь, на средней палубе, тоже стояли шезлонги, но без пледов, и не было столиков, но между гуляющими господами сновали шустрые стюарды, предлагая прохладительные напитки.

Среди прочей публики Стас приметил группку художников, живо беседующих с полковником Лихачёвым. Он покивал полковнику, а тот весело нахмурил брови: не выдавайте, дескать, кто я такой есть.

В буфете было малолюдно. Стас отодвинул стул, но Скорцев демонстративно проигнорировал его попытку помочь и сел на другой стул.

– Мне – водки, – сказал он подбежавшему стюарду. – Молодому человеку…

– Пива! – решил Стас.

– Йес! – воскликнул стюард и умчался прочь.

Скорцев опять закурил папиросу.

– Вот оно, низкопоклонство перед всем нерусским в действии, – сказал он. – У парня самая что ни есть рязанская физиономия, а он «йес» кричит.

– Так пароход-то английский! – возразил Стас. – Небось эти «йесы» в контракте оговорены…

– Пароход английский… Табак турецкий… Кисти и мольберты у нас французские, – бурчал Скорцев. – Невест себе Романовы из германских земель импортировали. Контракт на ликвидацию всего русского. Дело, конечно, не в «йесах», а в том, что России конец приходит…