Владимир Контровский - Мы вращаем Землю! Остановившие Зло

— Много, — Анна горестно вздохнула. — Да только нельзя иначе: грех свой искупает народ русский. Поверил народ наш Слову льстивому да лживому и посадил себе на шею идолище поганое. Вот и приходится теперь смывать этот грех кровью русской…

Павел молчал — слушал.

— И еще одно, — продолжала Анюта. — Спит в земле нашей Меч зачарованный, и в нем спасение земли русской. И хранят его то ли Святогор-богатырь, то ли Вольга-богатырь — то мне доподлинно неведомо, — и заклятье могучее. А кровь русская пробуждает Меч от сна его тысячелетнего.

«Чего ж этот меч-кладенец не проснулся, когда немцы рвались к Москве? — подумал Павел. — Самое время было вроде бы…». И вдруг он вспомнил слова из видения, посетившего его месяц назад, в мае, на берегу Днестра, где они сидели с Володькой Подгорбунским, снявшим свою гимнастерку-кольчугу: «Ты дашь нам Меч, отец?» — «Нет. Это Зло вы остановите простыми мечами — если очень захотите. А Меч — Меч будет ждать, ждать своего часа…».

— Не проснулся Меч в годину тяжкую, — ведунья словно прочла мысли Дементьева, — не пришел потому что час Последней Битвы со Злом. Но кровь русская льется не зря — этот час придет. Вы убьете Дракона, но Кощей не успокоится — он пустит в ход колдовские свои чары и опутает души ваши Соблазном, и снова земля наша будет на краю гибели. Но когда весь наш Мир закачается над пропастью, вот тогда и проснется Меч, вспоенный русской кровью. Все я сказала тебе, воин, защитник земли русской, — из того, что мне ведомо, и что тебе знать положено. Иди ко мне — наша ночь еще не кончилась…

Морок растаял с первыми проблесками рассвета. Янтарноглазая ведьма с кошачьими когтями обернулся обыкновенной женщиной, утомленной жаркими ласками, и Павел даже подумал, что все это ему приснилось или привиделось в любовной горячке. Они простились на пороге хаты, и прощание это было горьким — оба знали, что никогда больше не встретятся в мире живых.

По дороге через лес Дементьев изо всех сил жал на педали — он как чувствовал, что надо спешить. И предчувствия не обманули: в Хотыне царила суета, раздавались команды офицеров, бегали солдаты, урчали прогреваемые моторы машин — артдивизион готовился к передислокации. Павел успел вовремя — Полеводин уже собирался ехать за ним в Баратин.

Все обошлось — Власенко не заметил отсутствия своего начальника штаба, и Павел быстро включился в привычный рабочий ритм. Семенов, правда, заметил, что Дементьев в дивизионе не ночевал, и когда колонна двинулась в путь, пристал с расспросами. Пришлось рассказать — коротко, не вдаваясь в подробности.

— Ох, не доведут тебя бабы до добра, Павел Михайлович, — резюмировал боевой зам, — залетишь ты когда-нибудь, помяни мое слово. Накажут тебя, и поделом. Баба — она отрава есть для мужчины.

— Да ладно тебе, философ, — вяло отмахнулся от него Павел, опустошенный душой и телом.

— Ладно так ладно, — смилостивился Александр. — Все хорошо, что хорошо кончается. Зато есть что вспомнить — сладко, небось, было, а?

Семенов хохотнул и дружески толкнул Дементьева локтем в бок, но Павел не стал развивать затронутую тему. В другое время и в другой ситуации он, возможно, и поддержал бы фривольный мужской разговор о женщинах, но сейчас ему шутить совсем не хотелось: он чувствовал, что с ним произошло что-то ирреальное, далеко выходящее за рамки простого человеческого понимания.

…Колонна тягачей 461-го дивизиона шла по Приднестровью. Убедившись, что Павел не склонен балагурить на амурные темы, Семенов оставил его в покое. А Дементьев смотрел в окно, и вдруг вспомнил, что места эти известные, след в истории оставившие: здесь в 1916 году русские войска под командованием генерала Брусилова осуществили свой знаменитый «прорыв» и нанесли Австро-Венгрии такой удар, после которого империя Габсбургов уже не оправилась. Павел смотрел на холмы и перелески, и чудились ему там цепи русской пехоты, идущей в атаку, и вспухали в синем небе белые клочки шрапнельных разрывов. И казалось ему — точь-в-точь как в сорок втором, в донских степях, — что он уже был в этих местах, и не только был. Машина шла мягко, убаюкивающе; сказывалась бессонная ночь, проведенная с кареглазой колдуньей, и Павел не заметил, как уснул…

Могилев, 14 апреля 1916 года

Верховный главнокомандующий русской армией Николай II выглядел усталым. Под глазами его обозначились мешки — на последнего русского императора давила непомерная тяжесть: та самая, которая скоро раздавит и его, и всю его империю.

— Как было условлено с нашими союзниками на конференции в Шантильи в декабре прошлого года, — Алексеев, начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего, сделал паузу, словно подчеркивая весомость этих слов, — мы, верные своему союзническому долгу, будем наступать. Мне видится целесообразным нанести главный удар войсками Западного фронта, где мы имеем двойное превосходство над немцами, а Северному и Юго-Западному фронтам отвести роль вспомогательную.

— Вы правы, Михаил Алексеевич, — генерал Эверт, командующий Западным фронтом, сдвинул брови, — но лишь отчасти. Да, на северо-западе у нас миллион двести тысяч штыков против шестисот тысяч немецких, однако наступление через болота Полесья сопряжено с неимоверными трудностями.

— Прорвать фронт немцев там совершенно невероятно, ибо их укрепленные полосы настолько развиты и сильно укреплены, что трудно предположить удачу, — поддержал его, пожевав губами, престарелый генерал Куропаткин, командующий Северным фронтом.

Николай II молчал, рассеянно скользя взглядам по картам, развешанным по стенам штабного вагона, и непонятно было, о чем думает российский самодержец.

«Господи, — раздраженно думал Брусилов, — ну неужели японская война нас ничему не научила? Старик опять завел свою маньчжурскую песню «терпение, терпение, и еще раз терпение!». А терпение — оно ведь не безграничное. В войсках брожение — войну нужно кончать, и кончать победой, иначе… Нет, так нельзя».

— Позвольте мне, — сказал он, глядя на Алексеева, встал и одернул китель. — Я не согласен с тем, что мой Юго-Западный фронт останется в стороне. Я готов наступать самым решительным образом!

— Но позвольте, — в глазах царя промелькнуло удивление, — у вас всего чуть больше полумиллиона солдат против четырехсот сорока тысяч австрийских. И вы собираетесь наступать, имея столь незначительный перевес над неприятелем?