Богдан Сушинский - Субмарины уходят в вечность

– Вот именно! – поддался всеобщему фюрер-гипнозу гросс-адмирал. – Никто, кроме вас, ни один человек не имеет права знать о том, что фюрер жив и что он будет покидать рейх на борту субмарины. Отныне это является величайшей тайной рейха, тайной, которая…

– Простите, гросс-адмирал, – прервал его пламенную речь Отто Скорцени, – но я вынужден внести некоторые коррективы. Слушайте меня внимательно, господа. До отхода авангардной стаи остается час, до выхода в море стаи арьергарда – два часа. Так вот, на вашу субмарину, вице-адмирал фон Готт, взойдут четыре человека, чьи лица будут скрыты под медицинскими масками. Они будут в плащах с поднятыми воротниками, лица их не будут видны, однако фигурами своими они будут напоминать Гитлера, Бормана, Гиммлера и Мюллера.

– Я верно понял, всего лишь напоминать?

– Это не имеет значения, вице-адмирал: «напоминать – не напоминать»! – свирепо взглянул на него обер-диверсант рейха. – Вы обязаны придерживаться той версии, которая вам предложена.

– Такой подход меня вполне устраивает, – поспешил ретироваться фон Готт.

– В таком случае продолжим инструктаж. Все слушают, и никаких псалмопении по этому поводу быть не. должно. Охранники причалов и базы, весь обслуживающий персонал должны будут «по секрету», как самую большую тайну, узнать, что именно эти, названные мною господа ушли на субмарине, покинув пылающие берега Германии. Это должно быть преднамеренной утечкой информации. Причем вы должны будете построить небольшой почетный караул, который бы приветствовал этих лиц у входа на причал. Что должно будет подтверждать версию о бегстве высшего руководства в Латинскую Америку.

– Вот как! - не удержался Дениц, и все удивленно посмотрели на него. Для них было открытием, что, оказывается, гросс-адмирал ничего не знал о секретной операции «Отъезд фюрера». – То есть фюрер жив и искать его следует в Латинской Америке?

– Только так: фюрер, конечно же, не ушел от нас, он жив, и вместе со своими ближайшими соратниками, опираясь на большие колонии германцев в Аргентине, Чили, Уругвае, Парагвае и Боливии, разворачивает деятельность по возрождению национал-социалистского движения. Именно об этом будет рассказывать каждая из сотни женщин Союза германок, которые будут допущены к церемонии прощания с подводниками, уводящими свои субмарины к берегам Южной Америки и Южной Африки. Участниками этого скромного прощания станут также два взвода арктических стрелков генерала Ширнера, из тех, которые остаются для прикрытия базы, и два взвода морской пехоты. Нам нужны свидетели отъезда фюрера. Как можно больше свидетелей. Уже завтра десятки тысяч жителей окрестных городов и деревень из уст в уста должны передавать весть о том, что фюрер жив, он спасен, а значит, борьба продолжается. Конец войны – это всего лишь начало нового этапа борьбы национал-социализма за самые достойные умы, но теперь уже не только германской расы, но и всего мира.

– Нам понятен ваш замысел, господин оберштурмбаннфюрер, – выразил общее мнение вице-адмирал.

– Это не мой замысел, это замысел фюрера, – уточнил скромняга Скорцени. – Его замысел и его воля, которая любой ценой

должна быть выполнена, вы слышите: любой ценой. Кроме всего прочего, эта пропагандистская акция должна отвлечь внимание вражеской агентуры от похода стаи-призрака, на которой действительно будет уходить сам фюрер. К моменту ее отхода все вокруг будут знать, что на базе не осталось ни одной субмарины «Фюрер-конвоя», ибо стая-призрак в это время будет находиться в другой секретной бухте базирования и вернется сюда только после вашего ухода.

– Если будет создан Четвертый рейх, – молвил Дениц, очарованный речью обер-диверсанта, – то министром пропаганды его должны стать вы, Скорцени.

– А нельзя ли предусмотреть для меня пост министра диверсий? – ухмыльнулся Скорцени.

– Интересное пожелание.

– Поскольку то, что мы сейчас совершаем, – тоже диверсия, только информационная. Выражаясь языком моряков, сейчас мы «секретим» на дне те глубинные радиоуправляемые бомбы, которые будут срабатывать не только в первые дни нашего поражения, но и в течение многих десятилетий после войны.

Май 1945 года. Лондон. Резиденция премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля.

Генерал О'Коннел появился как раз в то время, когда Черчиллю позвонил один из его доверенных людей в министерстве иностранных дел и сообщил, что информация, связанная с гибелью Муссолини, подтвердилась.

– А я не усомнился в ее достоверности, – жестко ответил премьер, сразу же неприятно осадив информатора.

– Как подтвердилась и подлинность того факта, что повешенное в Милане изувеченное тело принадлежало дуче.

– Его действительно привезли в Милан уже мертвым? – спросил Черчилль только для того, чтобы как-то смягчить свое информационное отторжение.

– И подтверждено многими свидетелями. Можно считать установленным фактом. Прежде чем труп повесить на бензозаправке, его жутко изуродовали. Надругались и над телом Кларетты Петаччи.

– Считаете, что меня должны интересовать все эти садистские подробности? – мужественно сохраняя вежливость тона, поинтересовался премьер.

– Вы просили уточнить, действительно ли…

– Но ведь вы уточнили?

– Отвергая всякие сомнения.

– Тогда зачем мне эти ваши «подробности из морга»? Кстати, не упоминается ли в сообщениях дипломатов некий чемодан, набитый всевозможными письмами, который дуче имел прескверное обыкновение повсюду таскать за собой? – Нет, о чемодане, вообще о каких-либо вещах или документах дуче в этих сообщениях нет ни слова. Очевидно, этой детали никто не придал значения, – А напрасно.

– То есть речь должна идти о чемодане с письмами? Задание понял.

Положив трубку, Черчилль вопросительно взглянул на генерала О'Коннела.

– Вы просили прибыть, сэр?

– Удалось ли вам, наконец, выяснить фамилию нашего агента, имеющего связь с этой, как ее там, княгиней? – пощелкал премьер пальцами.

– Княгиней Марией-Викторией Сардони. – Генерал достал из папки фотографию женщины с распущенными волнистыми волосами и римскими, истинно аристократическими, чертами лица. Красавицей ее назвать было трудно, однако было в ее строгом взгляде и горделиво вскинутом подбородке что-то очень жесткое,властное и… неподступное.

«А точнее. – неподсудное, – сказал себе Черчилль. – Как думаешь, решился бы ты ухаживать за такой вот, теряя массу времени, денег и нервов? Вряд ли. Честно признайся себе: вряд ли!»

– Ну, допустим… – задумчиво проговорил Черчилль вслух, повертев снимок между пальцами, как картежный шулер – невесть откуда появившуюся пятую даму. – И кто тот сладострастец, которому удалось пробить подобную броню?