Владимир Чунихин - Рихард Зорге - заметки на полях легенды

Когда она уже уходила, Зорге сделал странное замечание, отпечатавшееся в ее памяти: "Вы очень умная женщина. Должен признаться, что никогда не встречал женщин с такими ясными суждениями. Однако мои суждения лучше ваших!"[97]

Вернувшись в Москву в декабре, она обнаружила, что с прошлого ее приезда ситуация лишь ухудшилась. Генерал Урицкий, директор Четвертого Управления, был арестован и, скорее всего, расстрелян. Многих офицеров советской разведки отозвали из-за рубежа, после чего они исчезли. Арестовали и саму Айно по надуманным обвинениям как "врага народа". Лишь тогда, когда было уже слишком поздно, она поняла, что имел в виду Зорге при их расставании. Он явно был слишком умен, чтобы не почувствовать опасность, угрожавшую им обоим, и со своей стороны не имел ни малейшего намерения подчиняться приказу о возвращении.

Айно грубо допрашивали и дали ясно понять, что советское руководство думало о Зорге. Ее инквизиторы говорили, что он не оправдал ожиданий людей "в высших эшелонах". Разведсведения, предоставлявшиеся им, были неудовлетворительны, к тому же он тратил слишком много денег. Снисхождения от них ждать не приходилось. Следователи НКВД даже сказали ей, что Зорге "много раз" приказывали возвращаться, и этот приказ пришел от самого Сталина. А он смел ему не подчиниться!

От Айно потребовали написать Зорге письмо с просьбой вернуться в Москву. Для нее это представилось бессмысленным: если уж он проигнорировал приказ Сталина, возражала она, отчего он должен обратить внимание на ее слова? Следователи отвечали, что Зорге наверняка откликнется, если такое послание придет от его близкого друга. Предположение было совершенно неверным, протестовала Айно, поскольку они с Зорге никогда не были близкими друзьями. Все то, что НКВД могло узнать со стороны, являлось ни на чем не основанными слухами[98].

Допросы Айно проходили в начале 1938 года. Ситуация в Москве была мрачной. Устранение подозреваемых сталинских врагов было в разгаре: и Берзин, и следующий глава Четвертого Управления были уничтожены. Хотя Зорге и не имел прямых сведений об их судьбе, вполне возможно, он ощутил перемену.

Советские агенты по всему миру получали приказы возвращаться домой; вообще, было удивительно, если кого-то не отзывали в 1937 году. Обычным способом выманить на родину офицеров разведки было апеллирование к их эго. В приказе как правило говорилось, что их присутствие в Москве требовалось для информирования руководства о ситуации в стране их пребывания; не исключено, что приказ Зорге был выдержан в тех же тонах[99].

Однако Зорге был более предусмотрителен. Небывалый объем информации о Великом Терроре достиг Токио, а помимо этого он имел доступ к германским, английским и американским газетам, в которых публиковались отчеты о "показательных судах" и кровопролитии. В сентябре 1937 года убийство в Швейцарии его старого друга Игнаса Порецки (псевдоним "Рейсс"), бежавшего от НКВД, стало темой главных заголовков газет во всем мире.

Айно мучилась сомнениями - подчиняться ли ей приказам Москвы. По ее мнению, у нее был выбор как в финской пословице - "между болотом и грязной лужей". Разумеется, ее имя могло быть в сталинском списке. Однако, если бы она ослушалась, разве советское правительство не могло послать спецгруппу агентов, чтобы ее выследить? Хотя Зорге жилось в Японии несладко, и он хотел домой, как видно из его писем к Кате, он решил, что ситуация в тот момент "слишком нездорова", чтобы предпринимать какие-то движения. Айно была убеждена, что он сделал правильный выбор: "Если бы Зорге подчинился тогда приказу и вернулся, его бы без сомнения ликвидировали", - писала она[100]…"

"…Раз за разом он пробуждал в Кате ложные ожидания, однако в этом письме звучат нотки уверенности. Тем не менее, все зависело от прихоти его вышестоящих. Мы видим, как 26 апреля 1938 года он просит директора об отзыве: "Вы уже знакомы с причинами моего настоятельного желания вернуться домой. Вы знаете, что я здесь работаю уже пятый год, и знаете, как это трудно". В этом письме сквозит раздражительный тон, противоречащий общепризнанному облику храброго и преданного разведчика. Хотя Зорге был именно таким, его переписка с Центром показывает, что он не всегда стискивал зубы и переносил трудности с твердостью, ожидаемой от элитного офицера Красной Армии.

Примечательно время написания этого послания. В предыдущем году Зорге отказался выполнять приказ и возвращаться в Москву, а в ноябре 1937 года просил Айно передать директору, что он "не может вернуться до следующего апреля". Мы можем только гадать, отчего Зорге предпочел оставаться в Японии до апреля. Были ли у него некие причины считать, что к тому времени опасность быть ликвидированным исчезнет?

Сталинские кровавые чистки продолжались и весной 1938 года, ходя худшее было уже позади. (Его друг с коминтерновских времен, Ниило Виртанен, которому он открыл свои сомнения летом 1935 года, в тот год был расстрелян.) Зорге подозревали по двум направлениям: во-первых, он был протеже Яна Берзина, устраненного директора Четвертого Управления, и потому ассоциировался с троцкистами: во-вторых, он был иностранцем и, предположительно, агентом-двойником, работающим на Германию. Он вполне мог это знать, а также знать и то, что, вернувшись, придется платить большую цену за два эти "преступления". То, что он неоднократно просил об отзыве, вызывает удивление. Однако не было ли это тем странным русским страстным стремлением к дому, приведшим столь многих сталинских агентов к их трагическому концу?…"

Теперь снова Роберт Ваймант, о днях, непосредственно предшествовавших аресту Зорге:

"…ЧЕТВЕРГ 9 ОКТЯБРЯ (1941 года - В.Ч.)…

…Возможно, именно в тот день Зорге сделал свое поразительное признание. Не веря своим ушам, Вукелич слушал, как его "босс" признавался в том, что боится возвращаться на свою родину. Блестящий теоретик Коммунистической партии Николай Бухарин и другие значительные большевистские лидеры были уничтожены. В какой-то момент и его собственная жизнь также находилась под угрозой. Даже сейчас он колебался - стоит ли возвращаться? Где-то через два месяцы Вукелич суммировал сказанное ему Зорге так:

"Он сказал мне, что хотел бы вернуться в Москву, если ему это разрешат. Однако там он чувствовал бы себя одиноко, поскольку в Москве не осталось никого из прежней "ленинской группы". Вернувшись, он стал бы ее последним членом. Он сказал также, что именно пребывание в Японии спасло его от превращения в жертву чисток" (ГС 4-348-9)[9].

Мы можем себе представить, какое впечатление это признание произвело на Вукелича. За семь лет, которые они проработали вместе, вера Зорге в советское руководство казалась непоколебимой. Во время частых политических дискуссий Зорге всегда выступал как истово верующий, всегда защищавший и хорошие, и плохие стороны Советского Союза, включая даже крайности Великого Террора. Он дошел даже до рационального оправдания казни Бухарина в 1938 году, - того самого значительного человека, которого Зорге знал лично и уважал. Сталин не являлся злодеем; за всем должны стоять действительно чрезвычайные обстоятельства, сказал он однажды Вукеличу. Теперь оказывалось, что и его самого классифицировали как троцкиста и врага народа, подобно Бухарину.