Владилен Машковцев - Время красного дракона

Из-за куста вышел Голубицкий, он слышал последние слова начальника милиции. И предложил свою помощь:

— Давайте, я поведу вашу эмку. Я же почти не пил.

— Разве ты водишь машину? — сунул наконец ногу в сапог Придорогин.

— Прокачу с ветерком.

— Но мы едем на кладбище, будем вскрывать могилу, — пояснил Порошин.

— Ну и что? Это даже интересно. Я буду у вас понятым, свидетелем.

— В могиле может оказаться фугас, мина, — начал Придорогин шутливо пугать Голубицкого.

— А я специалист и по взрывным устройствам, опыт по службе в армии.

Голос Придорогина становился все трезвее и резче:

— Эй, Функ! Поехали с нами на эксгумацию. Нам нужен врач.

— Но у меня другой профиль, Сан Николаич, — пытался отвертеться Функ.

— Сойдет и твой профиль! В машину — арш! А тебя, Порошин, мы забросим в горотдел. Ты привезешь на кладбище бригадмильцев и родственников старухи. На «воронке» приедешь.

— Вы куда? — спросил Завенягин идущих к машине Придорогина, Порошина, Голубицкого и Функа.

Начальник НКВД поправил портупею:

— У нас дело неотложное. Эй, прокурор! Хватит гулять-пиянствовать. Вставай, поехали с нами!

— В бой за родину — всегда готовы! — выпятил по-петушиному грудь Соронин.

На кладбище Придорогину с его командой пришлось болтаться без дела около двух часов. Не подъехал «воронок» с Порошиным, бригадмильцами, родственниками тайно похороненной старухи. Начальник НКВД ковырялся стеблем травинки в своих редких пожелтевших от курения зубах, бранился:

— Скоты! Ни на что не способны. Им не в милиции работать, а в гортопе. Гнать надо всех в шею!

— Может, машина сломалась? — предположил прокурор.

Действовал на нервы и доктор Функ. Молодой врач, а несознательный. Зудит, мол, я эксгумацию делать не стану! Да никакая эксгумация и не нужна, потребно подписать лишь протокол, что в гробу лежит мертвая старуха, останки трупа. Надо бы проверить этого Функа. Говорят, он дальний потомок какого-то художника — Рембрандта или Ренуара, кто их разберет? Инструкция к тому поступила: арестовать всех, кто имеет родственников за границей.

— Функ, у тебя есть родственники там, за рубежом? — вытащил револьвер из кобуры Придорогин.

— Не знаю, может быть, есть.

— А Порошин говорил, что ты потомок какого-то Ренуара...

— Не Ренуара, а Харменса ван Рейна Рембрандта. Но документально я пока не могу сие доказать.

— А твой Рембрандт был эксплуататором?

— Нет, Рембрандт был сыном мельника.

— По-твоему, мельник — не эксплуататор? Всех мельников мы, Функ, раскулачили.

Голубицкий начал просвещать Придорогина:

— Голландский художник Рембрандт — гений, реалист. Он первым стал изображать на своих картинах нищих, крестьян. А в «Ночном дозоре» воспел, можно сказать, наше НКВД...

Прокурор Соронин добавил:

— У нас в городе потомков князей, графов и разных бывших больше, чем в Москве и Ленинграде. Зачем всю эту грязь посылают к нам?

— Едут! — встрепенулся Функ.

«Черный воронок» выкатился из-за бугра, переваливаясь и покачиваясь на ухабах. За рулем был Разенков, рядом с ним — Порошин. Они остановили машину метрах в десяти от могилы, выскочили из кабины, открыли заднюю дверь «воронка».

— Вас только за смертью посылать, — недовольно проворчал Придорогин.

— Шофера не нашли, как в воду канул, — оправдывался Порошин. — Хорошо вот, Разенков выручил, сел за руль.

— Кого еще привез? — поинтересовался прокурор.

— Старика Меркульева, бригадмильцев — Шмеля и Махнева, Томчук отказался. Да и болеет он, после того, как его избили хулиганы, оглох.

— Достаточно! Никто больше и не нужен. Вскрывайте могилу! — распорядился начальник НКВД.

Захоронение раскапывали бригадмильцы Шмель, Разенков и Махнев. Им приходилось участвовать и в расстрелах. Имели они право носить оружие — наганы, чем весьма гордились. Перед исполнением смертных приговоров работники НКВД и бригадмильцы получали по стакану водки, а после — по тридцать рублей. Шмель от водки обычно отказывался, отдавал ее Разенкову или сержанту Матафонову. И глаза Шмель перед выстрелом закрывал. Поставит врага народа на краю ямы, ткнет дулом револьвера в затылок, зажмурится и нажимает на спусковой крючок.

Сержант Матафонов заметил это как-то и обругал Шмеля:

— Ты што? Так приговоренный и до твоеного выстрела могет живым в могилу шастануть. Опосля вылезет. Стрелять потребно наверняка! Не в человека ить стреляшь: во вредителя, выродка, в гадину!

В раскопках могил бригадмильцы никогда не участвовали, не приходилось. Впрочем, из присутствующих никто этим раньше не занимался. Ни прокурор, ни начальник милиции, ни его заместитель. Познания в этом у них были книжные, из лекций, инструкций. Старик Меркульев не обратил внимания на приказания и угрозы, не взял в руки лопату. Его приторочили наручниками к железной могильной оградке — по соседству. Протестовал и Шмель:

— Копать буду, помогу гроб вытащить. И отойду. Хоть стреляйте, открывать гроб не стану.

— А сколько нам заплатют? — очищал Разенков камнем лезвие заглиненной лопаты.

Махнев раскапывал могилу молча, споро, аж земля к облакам взлетала. Голубицкий насвистывал популярный мотивчик. Доктор Функ ходил по кладбищу, собирая миниатюрный букетик незабудок, чтобы не участвовать во всех актах абсурдного спектакля. Придорогин изредка оборачивался, задавал вопросы деду Меркульеву:

— Фугаса, мины в могиле нет? А? Что молчишь? Влип, старый хрен. Золотишко сюда закопал? И старуху-то поди сам угробил. Притворилась она у нас мертвой. Мы ее по глупому недосмотру отвезли в морг. А ты, хрыч, подпоил сторожа морга, пришлепнул свою благоверную старушенцию. И закопал тайком. Милиция, милый мой, все знает!

Старик Меркульев молчал. Бригадмильцы раскопали могилу, начали вытаскивать гроб.

— Тяжелый! Там что-то не то! Помогите!

— Ой, веревка трещит!

Прокурор Соронин, Придорогин, Порошин и Голубицкий вцепились в плетеные из конопли канаты, помогли бригадмильцам.

— Похоже, гроб действительно набит золотишком, — сбросил на ковыли фуражку начальник НКВД.

Гроб с трудом оттащили от могильной ямы. Прокурор заважничал, почувствовал себя главным лицом.

— Будем вскрывать. А где врач?

Доктора Функа не видно было, ушел куда-то за бугры. Решили подождать, когда он вернется. И к тому же Придорогин не торопился, любил наслаждаться последними минутами успешных, победных операций. Он часто оттягивал последний шаг, продлевал удовольствие предвкушением.

Вот и сейчас — заметил метрах в сорока суслика. Зверек возвышался на задних лапках, стоял на ковыльном бугорке, смотрел на людей с любопытством. Придорогин вскинул револьвер:

— Гляньте, как я его срежу, с первого выстрела.