Дворкин А.Л. - Очерки по истории Вселенской Православной Церкви

"Первое условие спасения состоит в соблюдении правила православной веры и неуклонении от отеческих преданий. Поелику не может быть отменено изречение Спасителя: "Ты еси Петр, и на сем камени созижду церковь Мою" (Мф.16:18), то, как сказано, подтверждается самым делом: на апостольском престоле всегда невредимою сохраняется вера православная. Не желая, таким образом, отпадать от этой веры и следуя во всем установлениям отцов, мы предаем анафеме Нестория – Евтиха и Диоскора – Тимофея Элура – Петра Александрийского, – подобным же образом Акакия, бывшего епископа города Константинополя, сделавшегося сообщником и последователем их, а равно и тех, которые упорствуют в общении и соучастии с ними. Посему, как выше мы сказали, следуя во всем апостольском престолу, мы и проповедуем все, что определено им, – обещаясь в будущем времени имена отлученных от общения кафолической церкви, то есть не соглашающихся во всем с апостольскою кафедрою (курсив мой. – А.Д. ), не поминать при совершении Св. Таин. Если же я от этого исповедания позволю себе сделать какой-либо обратный шаг, то я сам делаюсь участником осуждения тех, которых я сам осудил".

Легаты были торжественно встречены за десять миль от города делегацией высокопоставленных официальных лиц Империи, в том числе племянником императора Юстинианом. После весьма унизительных для Константинопольского патриарха переговоров, на которых он и император Юстин пытались склонить легатов к изменению текста декрета, византийцы сдались, и патриарх Иоанн со своими епископами и игуменами 28 мая в Великий Четверг перед совместным совершением Евхаристии подписал папский текст, после чего легаты собственноручно на престоле св. Софии вычеркнули из диптихов имена умерших патриархов. Так был завершен "акакианский раскол".

Эти подписи означали беспрецедентное признание "восточными" римского вероучительного престижа. Тем не менее было бы ошибкой считать, что обе стороны вдруг чудесным образом пришли к идентичному пониманию как власти и авторитета в Церкви, так и тех событий, которые происходили после Халкидонского Собора. Для греков текст папского декрета значил признание того, что Римская Церковь в течение последних семидесяти лет не отступала от православия и, следовательно, заслужила право в этом считаться неким примером для восточных халкидонцев. По большому счету это было не более как признание исторического достижения. Характерно, что патриарх Иоанн, перед тем как подписать этот текст, приписал к нему одну фразу: "Я провозглашаю, что кафедра апостола Петра и кафедра этого имперского города – одна". В этой фразе, с одной стороны, признавалось апостольское происхождение римской кафедры и ее первенство чести, а с другой – провозглашались равночестность и равенство двух кафедр в том смысле, в котором они были определены в 28-м каноне Халкидона, как церквей первой и второй столиц Империи.

Самым противоречивым в тексте декрета было требование вычеркнуть из диптихов всех, кто не был в общении с Римом с 482 г., включая Евфимия и Македония – двух Константинопольских патриархов, незадолго до этого провозглашенных исповедниками. Но, как мы знаем, легатам удалось провести в жизнь и это требование папы. Юстиниан принудил патриарха Иоанна пойти на уступки и подписать все требования папы – он не мог позволить, чтобы примирение с Римом сорвалось из-за формальности: у него были свои собственные, далеко идущие планы относительно Римской Церкви.

Но на всем остальном Востоке сопротивление папским требованиям было яростным и эффективным. Ряд соборов приветствовал восстановление в диптихах имен Евфимия и Македония (например, собор в Тире) и отказался подчиниться папскому декрету. В Фессалониках, кафедру которых занимал папский викарий, один из римских легатов – епископ Иоанн, прибывший в город, чтобы форсировать подписание декрета, – был закидан камнями и, с пробитой в двух местах головой, должен был искать убежища в храме. Салоникский епископ Дорофей отказался подписать декрет именно потому, что в нем содержалось требование предать память двух местночтимых иерархов. Отлученный от Церкви папой, Дорофей тем не менее был оправдан Ираклийским собором (520 г.) и, при имперской поддержке, возвращен на свою кафедру.

Неудивительно, что Юстин I, Юстиниан и патриарх Иоанн в целом ряде писем к папе пытались уговорить его сделать публичное заявление, которое позволило бы интерпретировать декрет в несколько более мягких тонах. Ему предлагали возложить всю вину на Акакия и изъять его имя из диптихов, но не трогать его преемников и уж тем более бессчетного количества епископов, бывших в общении с ним. Но папа Гормизда оставался непреклонным. Он понимал, что византийское правительство нуждается в Римской Церкви и что политические обстоятельства предоставляют ему возможность бескомпромиссно утвердить апостольский авторитет Рима. Однако в более долгой перспективе его упрямство принесло прямо противоположный результат. "Восточные" – как уже было во время споров при папе Дамасе в IV в. – de facto проигнорировали папские требования. Мы видим это в описанном выше случае с епископом Солунским Дорофеем и в факте, что почитание Евфимия и Македония не только как законных канонических архиепископов, но и как святых исповедников возобновилось практически сразу же после отбытия легатов из Константинополя. Более того, даже Акакий упоминается в ряде агиографических материалов как "блаженный". Очевидно, что для церковного сознания на Востоке папская власть отнюдь не была единственным, непременным и самодостаточным критерием православия.

Но, как бы то ни было, единство с Римом было восстановлено. Однако это был лишь самый первый шаг Юстиниана для восстановления религиозного единства. Большинству "восточных" было очень трудно согласиться с настойчивым требованием Рима, что правая вера была адекватно и со всей полнотой выражена томосом папы Льва и соборным определением. Для них критерием православия в данном вопросе был прежде всего св. Кирилл – и не только среди монофизитов, но и среди халкидонцев, и в особенности тех, кто с такой легкостью принял "Энотикон".

4."Энотикон" был в конце концов отвергнут лишь потому, что он маргинализировал Халкидон, насаждая ряд двусмысленностей, которые оказались невыносимыми как для его искренних противников, так и для его последовательных защитников. В 518 г. авторитет Халкидона был восстановлен, но оставался самый главный вопрос: если Халкидон представлял правую веру, то как его следует понимать? На Востоке можно было выделить три позиции.

1.Умеренные монофизиты во главе с Севиром отвергали Халкидон под предлогом того, что он якобы был несторианским, но придерживались христологических позиций, полностью зависимых от св. Кирилла Александрийского. Эту позицию можно обозначить как своеобразный кирилловский фундаментализм. Монофизиты-севириане верили, что Христос был совершенным Богом и совершенным человеком и после соединения природ. Они официально отвергали Евтиха и соглашались с тем, что воплощенный Бог был "единосущен нам" в той же степени, что и "единосущен Отцу". Но они признавали лишь то значение слова "природа" (цэуйт), которое придавало ему исключительно конкретный смысл, делающий его синонимом слова "ипостась". Они повторяли вновь и вновь, что Халкидон, признавая существование двух природ после соединения, неизбежно приводил к выводу, что Христос был не единой Личностью, а двумя, действующими независимо друг от друга. Севир был согласен даже на еще более тонкое различие. Он признавал, что во Христе присутствовало Божество и человечество – две сущности (пхуЯбй – более умозрительная концепция), которые могут быть различимы умственно (ен иещсЯб), что во Христе была двойственность свойств (йдйюмбфб) этих двух сущностей, но что конкретно в Нем была одна природа, хотя эта природа была "сложносоставной в отношении плоти" (уэниефпт рспт фзн уЬскб). Христос был одним и единым "деятелем" (енесгюн), одним Спасителем, одним субъектом, и в этом для Севира и был смысл Кирилловской фразы "одна природа Бога-Слова воплощенная". Сохраняя верность св. Кириллу, но весьма фундаменталистским образом, придерживаясь буквы, но не духа учения великого александрийца, севириане отказывались видеть, что халкидонская формула была необходимой для противостояния опасности, содержащейся в "евтихианском" толковании св. Кирилла.