Дворкин А.Л. - Очерки по истории Вселенской Православной Церкви

Теперь само слово "эллин" приобрело новое значение. Все чаще оно стало употребляться для обозначения гражданина Византии. Слово это было в загоне около тысячи лет. После обращения Империи его использовали для обозначения греков-язычников. В этом смысле оно широко употреблялось, в особенности в юридических сборниках и комментариях. Христианин мог использовать это слово только в отношении языка, на котором говорил. Средний византиец называл себя ромеем, а свой язык – ромейским. Но среди интеллигентов "ромейским" назывался вульгарный язык народа. Образованный человек должен был, по выражению Анны Комнены, "эллинизировать" свой язык.

А постановление уже знакомого нам собора 1082 г., осудившего Иоанна Италла, было сформулировано так: изучение эллинскихпредметов является важной частью процесса образования, но при этом да будет анафема всем тем, кто придерживается эллинскихучений. Назвать себя эллином значило почти что отречься от христианства.

И вдруг в XIV в. византийские интеллектуалы начали говорить о себе как об эллинах. Похоже, что эта мода началась не во вселенской столице Константинополе, а в Салониках. Мистик-гуманист Николай Кавасила, еще будучи молодым человеком, писал в 1345 г. отцу в Салоники, что не решается посылать ему текст одной из своих проповедей, так как боится, что ее стиль может шокировать "твоих эллинов". В более поздних трудах он пишет об "этой общине Элладе". Около 1351 г. киприот Лепентрен в письме Никифору Григоре пишет о "всех здешних эллинах" и, сравнивая Сирию с Византией, прибавляет "и повсюду, где живут эллины". Димитрий Кидонис в своих работах использует слово "Эллада" как синоним Византии. Никифор Григора, с одной стороны, по-прежнему противопоставляет слова "эллин" и "православный", но с другой – с восхищением пишет об Элладе. К XV в. большинство византийских интеллектуалов уже открыто называли себя эллинами. Иоанн Аргирополус называет императора "императором эллинов" и описывает последние войны Византии как войны за свободу Эллады. Разительный контраст со временем Лиупранда Кремонского!

Для этой перемены много причин. Империя сузилась до земель, которые традиционно были колыбелью греческой нации, – Пелопоннес, несколько Эгейских островов и береговая полоса, испокон веков заселенная греками. Большая часть грекоязычного мира находилась под иностранным владычеством, и император, хотя по-прежнему был законным наследником римских кесарей, более не являлся главой многонациональной сверхдержавы. Старое название Империи "Экумени" стало абсурдным. Эпитет "римский" тоже уже не соответствовал действительности в то время, когда Новый Рим закатывался, а Ветхий – возрождался в обновленном величии. Но через осознание территориального преемства с древними греками гуманисты-эллинофилы пришли к осознанию своего этнического родства с Гомером и Гесиодом, Софоклом и Еврипидом, Периклом и Демосфеном, Платоном и Аристотелем. Возобновленный интерес к классической культуре требовал переоценки классических авторов. Но те великие древние, которыми так восхищались гуманисты, были эллинами. Их особенно ценили в Италии, и византийские ученые, независимо от их отношения к унии, понимали, что подчеркивание происхождения своего народа от древних греков, на чьем языке они говорили и чьи работы они никогда не прекращали изучать, весьма повышало их престиж в глазах Запада. Будучи эллинами, они были хранителями драгоценного наследия, желали они или не желали делиться им с Западом.

Но если греческое наследие считалось у "гуманистов" самодовлеющей ценностью, то вскоре они сделали еще один шаг и стали "латинофронами" (т.е. "латиномудрствующими"), с неизбежностью признав, что на некогда варварском Западе культура и просвещение в некоторых областях начали превосходить их собственные. Да и древнее эллинское наследие их западные коллеги-гуманисты ценили куда больше, чем многие соотечественники, как, например, представители "монашеской партии".

Тот новый синтез философии и богословия, синтез между Афинами и Иерусалимом, который отвергла Церковь на Востоке, был достигнут на Западе. В XI в. испанские знатоки арабского языка "открыли" и перевели на латынь Аристотеля. Западные богословы были потрясены открывающимися перед ними горизонтами мысли. Именно это "открытие" послужило отправной точкой для расцвета схоластики, для оплодотворения западной культуры классической мыслью.

В середине XIV в. секретарь императора Иоанна Кантакузина Димитрий Кидонис выучил латынь и прочитал творения Фомы Аквината. Он был потрясен таким изумительным соединением философии с христианской верой: к своему огромному изумлению, он убедился, что франки уже более не только грубые рубаки-крестоносцы или алчные купцы, что западные интеллектуалы знают греческую философию не хуже самих византийцев, что их мысль мощна и утонченна и что именно им удалось достичь того соединения Афин с Иерусалимом, о котором давно и тщетно мечтали византийские гуманисты.

Кидонис, сразу же начавший переводить Аквината на греческий, стал первым "латинофроном". За ним последовали и другие представители византийской интеллигенции. Многие из них увлеклись западной культурой настолько, что переехали на Запад и заняли профессорские кафедры в тамошних университетах; некоторые даже, искренне убедившись в мощном интеллектуальном обосновании веры Западной церкви, приняли католичество.

Но вместе с расцветом интеллигентской мысли оживилось и монашеское движение с его аскетическим и вероучительным радикализмом. Традиционалисты с серьезным опасением относились к возрождению эллинизма. Для них это означало отказ от вселенскости Империи. Такого очень многие не могли принять. Как писал Константинопольский патриарх Антоний московскому великому князю Василию I в уже цитировавшемся выше письме, "И если, по Божию попущению, язычники окружили владения и земли царя, все же до настоящего времени царь получает то же самое поставление от Церкви, по тому же чину и с теми же молитвами помазуется великим миром и поставляется царем и самодержцем ромеев, т.е. всех христиан (курсив наш. – А.Д. )". Если император был не более чем монархом греков, то и все его вселенские претензии – не более чем самозванством и слова патриарха – пустым хвастовством.

Благочестивые византийцы продолжали считать, что восприятие слова "эллин" как бы санкционирует принятие идей языческой философии. Они не могли забыть старого смысла этого слова. Даже уже упоминавшийся нами выше Георгий Схоларий (середина XV в.) при всем своем гуманизме на вопрос о национальности ответил: "Я не называю себя эллином, потому что я не верую в то, во что веровали эллины. Я мог бы назвать себя византийцем, потому что я был рожден в Византии. Но я предпочитаю просто называть себя христианином". Был ли его взгляд устаревшим?