Владимир Контровский - Томагавки кардинала

«Ладные, хорошо вооружённые, лёгкие на ходу, — думал голландский адмирал, — и откуда они взялись? Пять лет назад у французов едва насчитывалось три десятка мелких посудин, не стоящих одного хорошего залпа, а теперь я вижу перед собой настоящий флот — и какой флот! И мне это очень не нравится…».

1661 год

— Вот, ваше величество, — Кольбер сгрёб ворох бумаг, заваливших весь письменный стол, — во всех ведомостях одно и то же: отчётные цифры расходов уменьшены, а доходов — наоборот, увеличены. Мессир Фуке пользуется вашей казной, как собственным кошельком. Размах спекулятивных махинаций огромен — господин суперинтендант финансов подобен червю, забравшемуся в яблоко и непрерывно его пожирающему. И он не успокоится, пока от яблока, имя которому Франция, не останется лишь источенный огрызок! — Кольбер нервным движением поправил локон своего завитого парика. — И это ещё не всё. Фуке готовится к борьбе за власть: он купил остров Белль-Иль и превращает его в крепость, он создаёт свою собственную армию, он вербует себе приверженцев. Мессир Фуке бросает вам вызов, сир, — не зря на его гербе под изображением белки написано «Куда я ещё не забирался?».

«И ещё этот прыщ Фуке осмелился приволокнуться за Луизой де Лавальер, — подумал Людовик XIV, — за моей любовницей, и этого я ему не прощу!».

Пятого сентября 1661 года суперинтендант финансов Франции Николя Фуке вышел из зала заседания королевского совета и вальяжной походкой направился к своей карете. Но не дошёл: дорогу ему преградил человек в форме королевских мушкетёров (окажись здесь Манон Леско, она сразу же узнала бы в этом мушкетёре того самого, который четверть века назад случайно зашёл с товарищами в кабачок на окраине Парижа, увидел Манон, пожалел её и круто изменил её судьбу).

— Лейтенант д'Артаньян, — представился мушкетёр, преградивший дорогу Фуке, — вы арестованы, мессир.

Процесс Фуке тянулся три года. Приверженцы Фуке (а таких было немало) старались добиться королевского помилования, но Людовик XIV был непреклонен: он жаждал крови. В конце концов Фуке был присужден к вечному изгнанию и конфискации имущества. «Законы государства гуманны» — сказал один из судей. «Государство — это я!» — заявил тогда король и заменил изгнание пожизненным заключением. Николя Фуке окончил свои дни в Бастилии, а во Франции наступила эра Кольбера — человека, очень много сделавшего для её величия.

Жан-Батист Кольбер, фактически ставший государственным министром финансов сразу после ареста Фуке, обладал бешеной энергией. Он поставил перед собой цель: благо Франции, и шёл к этой цели, применяя жёсткие методы, типичные для семнадцатого века. Он навёл порядок в сфере финансов (особая судебная палата, занимавшаяся расследованием финансовых злоупотреблений, поступала с виновными без малейшего снисхождения — смертная казнь была столь же обычной мерой наказания, как и огромный денежный штраф), укрепил экономику и торговлю, упорядочил налоги — Кольбер взял за правило облегчать повинности бедных за счёт богатых. При нём развивались искусство и наука, при нём были заложены основы будущей французской колониальной империи. И Кольбер исполнил мечту Ришелье: он создал мощный военный флот — тот самый, появлением которого был неприятно удивлён де Рёйтер в сражении в Па-де-Кале.

Через пять лет после начала «эры Кольбера» этот флот имел уже полсотни линейных кораблей, а еще через пять лет их было уже больше ста, а общее число французских боевых судов увеличилось втрое. Французские корабли отличались своими высокими мореходными, конструктивными и боевыми качествами и служили образцом для подражания. Кольбер ввёл матросскую повинность, написал устав флота, а для обеспечения гребных судов нужным количеством гребцов некоторое время все провинности наказывались ссылкой на галеры. И никто иной, как Жан-Батист Кольбер, создал новый тип боевого корабля.

Имя отца линейного корабля, родившегося в ходе первой англо-голландской войны, неизвестно (скорее всего, отцов было несколько), зато известно имя отца фрегата: Кольбер. Собрав лучших математиков и физиков страны, Кольбер поручил им разработать проект корабля, который был бы достаточно мощным и в то же время быстроходным, вёртким и способным совершать далёкие плавания в бурных морях. Задание министра было выполнено, и вскоре с верфей Франции сошли на воду первые фрегаты — предки крейсеров. Фрегаты имели три мачты и одну закрытую батарейную палубу, несли от двадцати до сорока орудий среднего калибра и далеко превосходили маневренностью и ходкостью неповоротливые линейные корабли. И эти фрегаты понесли флаг Франции во все части света…

1669 год

— Господа, дело, ради которого я вас пригласил, чрезвычайно важное, и, — Бертран д'Ожерон, губернатор Тортуги, сделал многозначительную паузу, — не терпящее излишней болтовни.

Обращение «господа» было не слишком привычным для двух его собеседников: оба они — и Франсуа д'Олонэ, и Пьер Легран, — были обыкновенными пиратами, хоть и разными по замашкам. Д'Олонэ, прославившийся на всё Карибское море своей зверской жестокостью, являл собой яркий образчик типичного морского бандита, живущего сегодняшним днём, от грабежа до грабежа, тогда как Легран был натурой более утончённой и думал о будущем. Но обоих этих людей роднила незаурядность, пусть даже разная, и поэтому д'Ожерон, хорошо знавший всех флибустьеров Вест-Индии, остановил свой выбор на них. Джентльмены удачи не ощущали никакой неловкости при тесном общении с господином губернатором: Бертран д'Ожерон де ла Буэр в прошлом сам был капитаном и буканьером, а в настоящем имел свою долю в пиратской добыче.

— Я предлагаю вам послужить королю Франции, — губернатор перешёл к делу.

«А зачем нам это надо?» — чётко обозначилось на лице д'Олонэ.

— Каким образом? — спросил Легран с некоторой заинтересованностью.

— Надо взять Нью-Йорк, — сказал д'Ожерон. — Это бывшее владение голландцев, оно называлось Новый Амстердам, но пять лет назад англичане вышвырнули оттуда прежних хозяев и уселись там сами. А наш король полагает, что там должны сидеть мы, французы. Вы ведь специалист по штурму городов, Франсуа, — вы взяли Маракайбо.

— Я сделал это первым, — уточнил д'Олонэ с оттенком самодовольства, — никто из буканьеров до меня не захватывал испанские города.

— Вот именно, — д'Ожерон благодушно кивнул, — поэтому для вас не составит труда взять ещё один город, на сей раз английский. Тем более что вам помогут.

— Взять-то можно, — согласился д'Олонэ, — но только зачем? У испанцев полно золота и серебра, а что возьмёшь с англичан? Ради чего мы будем рисковать шкурой, Бертран? Я, конечно, патриот Франции, но…