Андрей Ерпылев - Имперский рубеж

Саша, словно в полусне, слушал все это, и реальность происходившего никак не укладывалась у него в мозгу. Он сам, своими устами, только что отказался от мировой и теперь должен встать под пистолет Еланцева. Он, в своей жизни еще никого не убивший, должен тягаться с хладнокровным убийцей, по слухам, отправившим на тот свет нескольких человек еще до того, как попасть сюда, в горы, где убийство человека человеком — обычное дело. И что с того, что убивал Еланцев строго по законам чести? Вот сейчас он, не стирая с лица своей кривоватой усмешки, деловито застрелит его, поручика Бежецкого, и вечером, в кабаке, возможно, отпустит какую-нибудь сальную шуточку по этому поводу, когда кто-то предложит выпить за упокой души убиенной им «вишенки». Но ему, поручику Бежецкому, ему, Саше, уже будет все равно — его простреленное тело, голое и бледное, с черной дыркой в груди или во лбу, будет лежать на цинковом столе в госпитальном морге…

Картина собственного хладного трупа так явственно встала перед мысленным взором поручика, что он зажмурился и потряс головой, чтобы отогнать страшное видение.

— Только в обморок не падайте, — тут же посоветовал ему зоркий Еланцев. — Что вы, право, как барышня! Стыдно, поручик. Господин полковник, у вас всегда с собой целая аптека, я знаю — суньте нашему герою под нос склянку нашатыря, чтобы он мог держать в руках пистолет!

Но Саша отстранил с готовностью протянутую ему ампулу.

— Отметьте барьеры, в конце концов!..

Он изо всех сил старался, чтобы голос не задрожал и предательски не сорвался, но в конце все-таки «дал петуха» и смущенно замолчал.

— А парнишка-то молодцом, — шепнул штабс-капитан ротмистру, когда они, широко — гораздо шире, чем это требовалось по кодексу, шагая, отмеряли требуемую дистанцию. — Дребезжит весь, но держится. Жаль будет, если Герка влепит ему свинцовый орех между глаз.

— Полноте вам, Сергей Кириллович! — отметил «барьер» фуражкой, положенной на щебенку, Жербицкий. — Я Еланцева знаю поболее вашего. Покуражиться он любит, но, если вот так, без особой причины — дырявить зря противника не станет. Если бы случай был серьезным и действительно была бы задета его честь — тогда да. А тут… Скорее всего — пальнет поверх головы, и дело с концом. В худшем случае — прострелит мальчишке ляжку. Но это, повторяю, в худшем случае. Герман — стрелок отличный: с двадцати шагов в пятак садит. Серебряный [26] 26 Диаметр царского серебряного пятачка (5 копеек) — 16 мм.

— Так-то оно так…

— А Бежецкому и вообще сейчас в сарай не попасть. Видали, как трясет малого? Так что готовьте ваш коньяк для мировой, когда все закончится.

— Чего вы там копаетесь? — крикнул секундантам Иннокентий Порфирьевич от машин: опытным своим нутром он чувствовал, что затягивание ситуации действует на его подопечного более чем угнетающе. — Ступайте на свое место, Саша, — подтолкнул он в спину молодого поручика. — И да хранит вас Бог…

Медик перекрестил спину Бежецкого и отвернулся: разумом он тоже не верил в то, что бретер Еланцев станет убивать юношу, но, как военный врач со стажем, отлично знал, что при забавах с огнестрельным оружием, подобных сегодняшней, жертвы скорее закономерность, чем случайность.

«Только бы не попала Герке вожжа под хвост! — молил он Бога. — Господи, только бы этот сумасброд пожалел мальчишку!..»

Мысль о том, что юный поручик может ранить или даже убить опытного дуэлянта, даже не приходила ему в голову.

— Иннокентий Порфирьевич, бросьте наудачу, — оторвал его от размышлений голос ротмистра.

Жербицкий протягивал на ладони серебряный рубль.

— Это еще зачем?

— Мы со штабс-капитаном подумали и решили, что стреляться надо по жребию.

— Почему?

— Потому что оскорбленная сторона неявна, — со вздохом пояснил ротмистр. — А посему… Не тяните время, полковник. Метните, у вас рука легкая. Помните, как вы меня в штос…

— Давайте, — без лишних слов отобрал монету Седых, того карточного случая вспоминать не любивший.

Иннокентий Порфирьевич положил серебряный кругляш с портретом Петра Алексеевича на ноготь пальца, мысленно перекрестился и щелчком подбросил вверх. Закрутившись в сверкающую сферу, монета, с певучим звоном, описала короткую крутую дугу и шлепнулась прямо в подставленную ладонь хирурга. Для верности он тут же пришлепнул ее второй ладонью.

— У кого — что? — спросил он ротмистра.

— У поручика Бежецкого, полагаю, орел, — пожал плечами Жербицкий. — Молодые — они все орлы. А у Германа Владимировича, разумеется, решка. То есть профиль его величества Государя, я хотел сказать… Если вы, конечно, не имеете отдельного мнения.

— Не имею…

Полковник открыл жребий.

На ладони тускло поблескивал распростерший щедро усыпанные гербами провинций крылья двуглавый имперский орел…

— Что это такое? — Саша недоуменно вертел в руках громоздкий, неуклюжий на вид длинноствольный пистолет с резко скошенной назад рукоятью.

— «Парабеллум», — пояснил Нефедов, осторожно отводя от своего живота потертый вороненый ствол. — Не смотрите, что машинка неказиста, — бьет отлично и осечек не дает. Тяжеловат, правда… Вроде вашего «федорова».

— Да я знаю, что это за пистолет, — нетерпеливо прервал технический ликбез Бежецкий. — Мы в училище такие изучали. Но я полагал, что стреляться будем из табельного оружия или…

— Ну, уж извините, — развел руками немного раздосадованный штабс-капитан. — Дуэльных «лепажей» не припасли-с… Принято в наших Палестинах стреляться из этих вот игрушек. Традиция-с. Армию Афганского королевства лет тридцать назад, как вы знаете, перевооружали немцы, поэтому «маузеров» и «парабеллумов» и прочего германского шурум-бурума в здешних краях полным-полно. И на армейских складах, и в оружейных лавках, и у горных племен. Когда вопрос чести впервые встал ребром — после некоторого раздумья выбрали два «парабеллума». Чтобы, если ранят кого или, не дай бог, убьют, с законной точки зрения все было чисто. Ничего, мол, не знаем — оружие афганское, они, мазурики, и подстрелили.

— Понятно. Значит…

— Точно так. На этих двух машинках — по десятку душ, как минимум. Дайте-ка, — штабс-капитан отобрал пистолет и близоруко сощурился на глубоко вбитые в металл цифры и литеры порядкового номера. — Ага, вам повезло. Это «триста пятьдесят третий» — из него два месяца назад капитана Агеева на тот свет отправили. А у Еланцева, стало быть, «семьсот двенадцатый» и биография пожиже. Не везет почему-то тем, кто с «семьсот двенадцатым» к барьеру становится. Так что у вас — все шансы. Вы ведь всерьез стреляться намерены?

— Конечно.

— И верно. К чему на дуэли настаивать, от мировой отказываться, если хочешь в молоко пальнуть. Цельте поручику чуть пониже третьей пуговицы на мундире — оно и будет в самый раз. Ваш выстрел первый. Так что, если повезет, останетесь живы.