Андрей Ерпылев - Имперский рубеж

— А вы ведь действительно больны, — покачал Еланцев головой. — Простуда здесь штука редкая — высокогорье, солнце жарит, как медицинская бактерицидная лампа, — но меткая. Придется применить самое безотказное средство.

— Хватит, поручик! Не нужны мне никакие ваши средства… — попытался протестовать юноша, но бессердечный Еланцев уже требовательно махал рукой проезжающей мимо «бурбухайке», цепко придерживая подопечного за рукав…

— Я прямо как на свет заново народился…

— Ну вот, а вы еще не хотели ехать. Урок вам на будущее, поручик, слушайтесь во всем старших товарищей.

Офицеры, замотанные в простыни наподобие римских патрициев, сидели в тесном предбаннике и пили из огромных глиняных кружек ароматный травяной чай. После раскаленной парной душа у Александра никак не желала занимать положенное ей по ранжиру место, витая где-то в высоких эмпиреях, откуда все бренное и земное казалось мелким и ничтожным. Даже только что пережитое потрясение от варварского человекоубийства.

Еланцев привез совсем сникшего Бежецкого в расположение Шестнадцатого Сибирского пехотного полка, ротой которого командовал, и тут же потащил в хорошо протопленную, но еще девственно-чистую баню. А по пути объяснил, как Саше повезло: день сегодня выдался банный, но офицеры собирались приступить к ритуалу омовения лишь через час — большинство было занято другими, не менее приятными делами. А уж там за прибывших взялся опытный банщик, унтер Хамидуллин, царь и бог банного дела, как отрекомендовал Герман своему приятелю пожилого, бритого наголо татарина.

— Я и не знал, что здесь есть баня. — Саша отхлебнул круто заваренного напитка и прямо-таки почувствовал, как хворь улетучивается через поры вместе с обильным потом.

— Ха! — Поручик нацедил себе еще кружечку из огромного пузатого чайника и, чокнувшись со своим визави, оперся спиной на затянутую свежей простыней дощатую стену — саму по себе целое сокровище в здешних местах. — Баня для солдата — первое дело! У нас их тут целых три: офицерская, вот эта, и две для нижних чинов. Вы не представляете, с какими трудностями привезены сюда те венички, что прикасались сегодня к вашему сиятельному телу! Настоящая береза, граф!

— Я думал, здесь только душ…

— И душ тоже. А в городе есть турецкая баня. Но это — для неженок-европейцев, потому как для коренного русака ничего лучше русской парной нет.

— Но нижние чины…

— А что они — не русские, что ли? Кому нужен завшивевший солдат? А в боевом патрулировании, когда не мыться и не менять одежду приходится по нескольку дней кряду, как не завшиветь? И не только нижние чины «блондиночек» подцепляют, поручик, да-с!

— Офицеры тоже?

— Тоже. Мы ведь хоть и «белая кость», а из того же теста слеплены. И в кишлаки заходим вместе с нижними чинами, и в вездеходах бок о бок с ними трясемся. Так что вши, Сашенька, нас роднят. Стирают, как выражаются господа социалисты, классовые различия. А вы-то небось и не знали о существовании этого зловредного насекомого, а?

— Я думал, что раз двадцатый век на исходе…

— Двадцатый век там, — махнул поручик кружкой в сторону крошечного, подслеповатого окошка, мутного от осевшей на стекло влаги. — В Империи. А здесь в точном соответствии с гипотезами швейцарца Эйнштейна — пространство и время относительны.

— Это как?

— Да очень просто! Здесь, в Кабуле, время отстает от санкт-петербургского на два часа. Так?

— Так.

— Значит, на самом деле — лет на пятьдесят. Но чем дальше от нашего посольства — тем глубже в историю мы погружаемся. В Герате, например, уже девятнадцатый век. А в Кандагаре — пятнадцатый, если не дальше…

Еланцев потянулся всем телом, и край простыни соскользнул с мускулистого плеча, обнажив синеватую звездочку заросшего шрама чуть ниже левой ключицы.

— Что замерли, — оборвал себя Еланцев. — Любуетесь моим античным торсом? Предупреждаю, поручик: я к содомии отношусь резко отрицательно…

— Где это вас? — выдавил Саша, не обращая внимания на скабрезность.

— Ах, это! — Герман привычно погладил пальцем ямку шрама. — Да было дело в позапрошлом году по осени… Вот ведь как бывает, друг мой: попадаешь в пятнадцатый век, а стреляют в тебя из оружия века двадцатого. Прошла, слава богу, сия дура навылет, но поваляться пришлось основательно. И здесь, под присмотром Иннокентия Порфирьевича, долгих лет ему, и в Ташкенте…

Дверь распахнулась, и в клубах пара в предбанник ввалилось несколько офицеров, раскрасневшихся с морозца.

— Ба! Поручик Еланцев, как всегда, нас опередил! А почему сегодня не с дамой? Кто сей юноша? — забросали друзей вопросами офицеры, большей частью Саше совсем незнакомые. — Неужто!.. Молчать, Кандеев! Не опошляйте светлых чувств!..

— Разрешите представить, господа! — царственным жестом указал поручик на засмущавшегося Александра. — Поручик Бежецкий!

— Тот самый? Бывший гвардионус? Ну, это дело нужно отметить…

И ароматный чай был тут же незаслуженно забыт…

— Извините, вы давно из России?

Саша сперва не понял, что женский голос обращается именно к нему, и по инерции продолжал писать некоторое время. Только мгновение спустя он поднял глаза на даму, присевшую на высокий табурет неподалеку от него.

Стройная шатенка с миловидным, чуть усталым лицом, одетая по местной моде — чтобы были закрыты шея и руки до самых кистей, — смотрела на него с легкой улыбкой.

— Извините?

— Да-да, молодой человек. Я к вам обращаюсь.

В первый момент женщина показалась Бежецкому едва ли не старухой: лет за тридцать, привлекательная, спору нет, но относящаяся к тому типу женской красоты, который ему никогда не нравился. К тому же молодому человеку не терпелось продолжить дневник, и отреагировал он довольно сухо:

— Не имею чести…

— Ах да, я не представилась. Варвара Лесникова. Можно просто Варвара. Или даже Варя.

— А по отчеству? — навязчивая «барышня» уже откровенно раздражала офицера.

— По отчеству? А зачем вам это?

— К незнакомым дамам я привык обращаться именно так, — отчеканил офицер.

— Какой сердитый… — улыбнулась женщина. — Ну, извините, если оторвала вас от дел…

Она отвернулась, и Александр тут же почувствовал укол совести: «Экий вы грубиян, граф! Дама обратилась к вам с невинным, в сущности, вопросом, а вы тут же ощетинились. А этикет? А светское поведение?…»

Заложив тетрадь карандашом, поручик неуверенно взглянул на женщину, изучавшую что-то за витринным окном, подперев подбородок ладонью. Странное дело — она уже казалась ему совсем не такой, как вначале… Изящная посадка головы, длинная шея, рука…

— Извините… — выдавил он из себя сдавленно, кашлянул в кулак и добавил громче: — Извините меня за резкость, мадам…