Андрей Кивинов - Герои. Новая реальность (сборник)

Здесь жили в основном торговцы да ремесленники, ведь городок находился на перекрестке семи дорог. Неподалеку от него, по ту сторону реки Молочной, пристроился монастырь, а в самом Утесе была даже своя церквушка. Я охотно ходил в нее в конце недели и по праздничным дням и даже пару раз беседовал со священником: широколицым улыбчивым стариком, который подслеповато щурился всякий раз, когда его о чем-то спрашивали. Пожалуй, его сбивали с толку мои расспросы, он горячился, взмахивал костлявыми руками, начинал твердить о прощении, милосердии, о том, что уверовавшим и раскаявшимся отпущены будут грехи их . В такие моменты отец Стивен напоминал мальчишку, увлеченно повествующего о чуде, которому стал свидетелем… или же которое придумал и потом сам в него поверил. Я никогда не перебивал его. По правде сказать, я ему завидовал.

Лишь однажды святой отец не нашелся что ответить – это когда я задал вопрос о падших ангелах. Неужели, удивился я, они тоже могут получить отпущение грехов? После того, как взбунтовались и были низвергнуты с небес, после того, как иные из них, вопреки запретам, возлегли со смертными женщинами… – неужели даже после всего этого?

Он замахал на меня руками, сказал, что я все перепутал, и бунтовали одни, входили к дщерям человеческим другие, и не в этом вовсе дело, вздор и чепуха мои вопросы, вот что, и мне бы сперва в материях попроще разобраться, а уже потом ученые диспуты вести.

После он корил себя, что оказался несдержан, но я сделал вид, будто ничего и не было. Мне и самому стало совестно, ведь я нарочно задал вопрос о падших ангелах – из злобы и зависти. Так глава семьи дает захлебывающемуся от восторга сыну подзатыльник.

Я был посрамлен дважды: вера святого отца была сильнее любых умствований, я же, напротив, задумался о том, что спрашивал… и засомневался… и лишь усилием воли принудил себя отбросить всякие сомнения. Толку в них было немного: ведь, говорил я себе, Кристина мертва, а значит, я вряд ли когда-нибудь узнаю правду.

Я решил последовать примеру отца Стивена и положиться на свою веру, только на нее одну. Прошлое осталось в прошлом, и мне следовало жить сегодняшним днем. Хотя бы ради дочери.

Хотя бы попытаться.

Увы, мне не хватало наивности отца Стивена, чтобы верить в милосердие или всепрощение. Я знал, что рано или поздно все мы расплачиваемся за наши поступки, – так устроен мир, и даже Распятому Господу не переменить древних законов, которые были освящены другими богами и другими жертвами.

Да я и не хотел прощения. В конце концов, я ведь – не нашкодивший мальчишка, который надеется, что все как-нибудь обойдется. Я – мужчина и готов заплатить цену. Сполна.

Я был упрям? Глуп? Наверное. Но чем еще можно искупить собственную вину, как не наказанием, как еще освободиться от нее?

Если это вообще возможно.

Впрочем, по правде говоря, я нечасто задумывался об этом. Первые несколько лет оказались одновременно самыми тяжелыми и самыми легкими. Кто не растил дочь один, без жены, – тот не поймет. Мне просто некогда было забивать голову чепухой. Разговоры со святым отцом мало что значили – отдушина, забава, пустословье. Взгляд за ограду на чужой сад, в котором тебе никогда не бывать.

У меня была дочь, был подмастерье-ученик, была вдовая соседка Лизбет – вот о них я и думал. Не о себе.

Вскоре я убедился, что если в Утесе и ставят плошку с молоком за порог, то лишь для кошки, а если рассыпают чечевицу – то по небрежности. Здешние ребятишки любили слушать о башмачниках, Дикой охоте и белых псах с карминными ушами, но – не больше, чем истории о говорящих жерлянках или золотом гусе. И тех и других они считали забавной выдумкой.

Прошлое осталось в прошлом. Пусть даже не навсегда.

Работы в Утесе было много, так что я засыпал, едва коснувшись головой подушки. Снов почти не видел, только пару раз в году: на исходе осени и на исходе весны. В такие ночи волны в моей груди наливались силой, подступали к сердцу, и вот тогда-то я вспоминал обо всем и понимал: в конце концов она найдет меня.

В конце концов я признался себе, что жизнь в Утесе была отсрочкой. Чтобы я успел вырастить дочь. Чтобы успел подготовиться.

Да, иногда я позволял себе забыть об этом, но дважды в год…

И я был благодарен тем ночам. За напоминание.

Порой я надеялся, что так будет продолжаться вечно. Порою не мог дождаться, когда же всему этому придет конец.

Когда же придет она.

Год за годом миновали пятнадцать лет. И вот как-то по весне я заметил, что отец Стивен ходит мрачней тучи. На все расспросы он только качал головой и твердил, мол, здесь и говорить не о чем. Вот только слухи в городке было уже не остановить.

Трава на пастбище в этот год уродилась густой и сочной, но козы, что ни вечер, возвращались тощими. Они тяжело дышали, шерсть клочьями висела на впалых боках. Пастушки клялись, будто каждый день пополудни слышат чей-то смех и козы тотчас принимаются скакать так, словно их оседлали. В подтверждение своих слов пастушки охотно задирали рубахи, показывая свежие раны от козьих рогов, зубов и копыт.

Отец Стивен трижды отправлялся к развалинам, в ход шли молитвы, крест и святая вода – всё без толку. А потом ему стало не до коз. В ночь солнцеворота пропал сын Люка Трактирщика. Младенцу было чуть меньше полугода. Накануне Люк с женой легли спать, а поутру встали – нет ребенка. Конечно, первым делом заподозрили постояльцев, но те все были на местах и как один жаловались, будто ночью им плохо спалось. Кто-то хихикал под окнами, грохотал подбитыми каблуками.

Этот кто-то, похоже, и оставил в пустой колыбели мешочек с золотом.

Утес – не Малая Лесная, здесь люди друг дружку хуже знают, но в тот день, казалось, весь городок отправился на поиски младенца. Понимали мы, что вряд ли его найдем? Понимали. А все-таки по-другому поступить не могли.

Вечером собрались у Трактирщика. Молчали и пили. Как на поминках.

Несколько его постояльцев были там же и переговаривались вполголоса, из уважения к чужому горю.

– Так бывает, – сказал один, остроносый и тощий, с тягучим выговором горца. – Я вот недавно из столицы. Там семья одна жила… говорили о них, будто прокляты все. За то, будто, что давно – почти два десятка лет тому назад – сжили они со свету одну старуху. Старуха была ведьмой, вот она их и прокляла. – Остроносый промочил горло и добавил: – Все сгинули. Отец у них был королевским лесничим – ну и на охоте, лет тому семь, разорвали его в клочья. Свои же псы разорвали. – Он снова приложился к кружке. – Жена лесничего сошла с ума. Младшая дочь утопилась.

– А старшая? – спросил кто-то.

– А старшим у него сын был – так его лесничий отдал в обучение. Подальше от столицы. Думал, так избежит проклятия.