Валерио Эванджелисти - Предзнаменование

Молинасу с трудом удалось оторваться от этих мыслей, когда снова появился Лоренцино. Уже на второй месяц знакомства юный Медичи понял, что его разгадали, и открылся тому, кто называл себя Нотрдамом. На юноше был черный камзол с просторным приталенным жилетом, на поясе висела маленькая шпага, которую он по аристократической привычке позволял себе носить только из-за ее полной безобидности. Рядом с ним стояла Анна, одетая в простое серое платье. Оно вполне соответствовало бы ее статусу будущей вдовы, если бы не слишком глубокий вырез.

Лоренцино провел рукой по ее крашеным светлым волосам и легонько поцеловал в щеку.

— Ступай, дорогая, увидимся вечером.

— Я на это рассчитываю, — ответила она и, бросив на Молинаса тревожный взгляд, исчезла в глубине коридора.

Лоренцино остановился напротив испанца, и тот поднялся с рундучка ему навстречу.

— Вы уже знаете, что я проинформировал мою кузину, супругу дофина Екатерину Медичи, о ваших способностях и учености. Но есть одна деталь, о которой я умолчал, и за это, как и за многое другое, я должен извиниться.

— Бросьте извиняться, говорите, — бросил Молинас. От холода реплика получилась грубой, но он не смог сдержаться.

— То, о чем я хочу вам рассказать, произошло прошлой весной, когда я приехал навестить кузину в Амбуаз, куда все время выезжает двор. Следуя вашему совету, я шепнул астрологам и магам, которыми она себя окружает в надежде избавиться от бездетности, одно слово. Амбра…

— Абразакс.

— Вот-вот. Никто ничего не понял, за исключением одного человека, но он не маг и не астролог. Он знаменитый врач из Валенсии, его зовут Франсиско Валериола.

— Он автор солидных книг, особенно о том, как победить чуму.

— Именно так. Он находился при дворе, куда его вызвал король Франциск. Король рассчитывал, что он поможет Екатерине обрести плодовитость. Услышав от меня слово «Абразакс», он очень взволновался и засыпал меня вопросами, на которые я, понятно, не мог ответить. В последующие дни я узнал, что он говорил кузине о вас, Мишеле де Нотрдаме, и советовал ей с вами проконсультироваться. Он представил вас как человека необычайных знаний.

— Но он со мной даже не знаком! — запротестовал Молинас.

— Вот как? Однако ваше имя ему было знакомо. Как бы там ни было, но, похоже, слово Абразакс известно очень немногим, и эти немногие друг другу помогают. Можете объяснить мне, что оно значит?

— Нет, — ответил Молинас, и это была правда. Штом прибавил: — Думаю, теперь Екатерина Медичи захочет видеть меня в Амбуазе.

— Хотела бы, но принять вас не может. Сейчас не может. — Лоренцино смутился. — Ваша фамилия, прошу прощения, заставляет думать о еврейском происхождении. Да вы и сами об этом говорили. В настоящий момент моя кузина не может принять ни Нотрдама, ни Бевенисте, ни Левитиса. Эдикт, подписанный этим летом в Фонтенбло, хотя об этом и говорится открыто, дал Франции единую религию. Я знаю, что вы именно ее и исповедуете, го ваши еврейские корни исключают контакты с двором.

Мэлинас втайне порадовался. Если дело обстояло именно так, то это означало, что преступная толерантность Франциска Валуа наконец пошла на убыль. Он притворился обиженным:

— Тогда о чем вы хотели со мной говорить?

— Слова излишни. Следуйте за мной, и вы все поймете. Приготовьтесь к путешествию в неизведанный, тайный Париж. Дайте мне только время снарядить карету.

Молинас был рад возможности наконец-то покинуть холодный коридор. Хотя на улице было не лучше. Дождь лил как из ведра, рискуя разнести в клочья сточные желоба. Улица превратилась в мутную реку, по которой плыли нечистоты пополам с мусором. Ледяной ветер пробирал до костей, хлестал по фасадам домов. И город, привыкший к дождям, не мог смириться с бичом приближающейся зимы.

В карету без опознавательных знаков вместе с Молинасом и Лоренцино сели Мавр и Вико де Нобили. Все четверо сильно промокли. Обычно Вико не носил оружия, но сейчас под серым плащом, падавшим ему на колени, ясно угадывались очертания палаша и большого, пристегнутого к поясу пистолета.

Карета громыхала по мостовой под струями дождя. Молинас плохо разбирался в топографии Парижа, но довольно быстро сообразил, что они выехали из квартала Тюильри и направились вниз по правому берегу Сены. Уже лет двести в этих районах гнездились все нищие и изгои, каких только мог вместить огромный город. В Италии их тщательно описал Тезео Пини в «Speculum Cerretanorum», [37] «Зеркало церретанов». (лат.) в Германии — анонимный автор в «Liber vagatorum» [38] «Книга бродяг». (лат.)

Именно вдоль набережной располагались так называемые «дворы чудес»: скопища бараков и домишек, которые разрастались во все стороны, образуя такую запутанную сеть закоулков, что даже отряды жандармов, призванных следить за порядком, не отваживались в них углубляться. Такой же страх парализовал и конную полицию, которую время от времени вызывал в город главный прево Парижа.

В эти месяцы 1540 года скромные силы парижской полиции были брошены на подавление «большой стачки»: восстания типографов, начавшегося год назад в Лионе и теперь дошедшего до столицы. Франциск I был до того встревожен, что запретил типографам собираться на ассамблеи, требовать повышения жалования и объединяться в братства. Исполнение его приказа потребовало мобилизации всех сил охраны порядка и развязало руки нищим и преступникам.

Для «дворов чудес», от самого обширного, что находился у Нового моста, до самых маленьких, наступило время вольницы. Молинас заметил это, как только карета покатила по узким переулкам в окрестностях тюрьмы Шатле — исторического места обитания преступников, которые проходили школу жизни в тюрьме и с этой же тюрьмой потом связывали свою судьбу. Из-под вывесок бесчисленных таверн выглядывали цыгане, которым раньше муниципалитет платил только за то, чтобы они не показывались в городе. Возле них ошивались попрошайки всех сортов, дезертиры в лохмотьях военной формы, старые хромые проститутки и юнцы с хитрыми либо отсутствующими лицами. Все ждали, когда кончится дождь, чтобы снова разбрестись по улицам и заняться своим подозрительным промыслом.

Дом, напротив которого остановилась карета, стоял между запертой остерией и старым магазином и ничем не отличался от других домов: такой же обшарпанный и дряхлый. На его каменном теле наросло со временем столько деревянных пристроек, что он стал походить на кривую и угрюмую Вавилонскую башню.

— Вы удивитесь, — сказал Лоренцино, улыбнувшись Молинасу, — но в этой халупе обитает самый ученый человек нашего времени.

— Зачем мне с ним встречаться? — спросил обеспокоенный испанец. Он постоянно пребывал в панике, боясь, что столкнется с кем-нибудь, кто знаком с Нотрдамом и сможет его изобличить.