Сергей Чекоданов - Гроза 1940

К четырем часам они уже входили в приёмную Сталина. Ожидавший их Поскребышев велел подождать и вошёл внутрь, но почти сразу вышел и приглашающим жестом открыл перед ними дверь. Андрей постарался сосредоточиться, страха он давно уже не испытывал, убедившись в том, что Сталин прежде всего прагматик и, пока он будет верно служить стране, опасаться ему нечего, но волнение всегда присутствовало. В кабинете вождя они с Бергом обнаружили кроме самого Сталина ещё четверых человек, сидящих за столом. Сам Сталин по своему обыкновению ходил вдоль кабинета. Увидев входящих, он указал им на стулья по другую сторону стола. Андрей с профессором сразу сели, указания вождя нужно было выполнять без задержек. Андрей посмотрел на другую сторону стола, изучая находящихся там посетителей вождя. Одного он узнал сразу, это был известный кинорежиссёр Эйзенштейн, остальные были ему незнакомы. Хотя немного подумав, он сумел узнать ещё одного человека, это был молодой, потому Андрей и не смог его сразу признать, профессор теоретической физики Ландау. Незнакомы были только двое, один с круглыми очками на утомлённом лице, и другой, с длинными волосами, несмотря на лысину на полголовы, и умным взглядом, в котором сквозило превосходство и самоуверенность.

– Знакомьтесь товарищи, – сказал Сталин, – это делегация творческой интеллигенции, прибывшая по поручению Общества Еврейской культуры. Это кинорежиссёр Эйзенштейн, профессор Ландау, поэт Фефер и актёр Михоэлс.

Андрей удивился, делегация действительно была очень представительной. Каждый из них по отдельности имел немалый вес в предвоенном советском обществе, а все вместе представляли немалую силу, с которой необходимо было считаться даже Политбюро и Сталину. Хотя сразу было видно, что Эйзенштейн тяготится этой миссией, он даже отсел от своих товарищей подальше, насколько позволяла длина стола. Хотя про него Андрей и слышал, что он не еврей, но ничего документально подтверждающее или отрицающее эту версию ему найти так и не удалось. Приходилось поступать в соответствии с английской мудростью – «"если что–то выглядит как утка, ведёт себя как утка и крякает как утка, то скорее всего это она и есть"». «"Гениальный и непримиримый"» по отзывам его поклонников (впрочем говорили они всё это намного позже, когда всесильный НКВД потерял свои страшные зубы) Ландау отчаянно трусил, пытаясь скрыть это за рассеянным видом, но получалось у него плохо. Поэт был спокоен, как человек уверенный в своей правоте. Но всё же главным в этой делегации был не он. По властному взору Михоэлса сразу было ясно, кто в ней руководит. Ясно это было и по внимательному взгляду, с которым он рассматривал Андрея. Он что–то знал и даже не пытался это скрывать.

Сталин тем временем представил и Берга с Андреем и перешёл к главному вопросу, ради которого он и пригласил их.

– Вот товарищи из Общества Еврейском культуры жалуются на вас, товарищ Берг. Они утверждают, что в руководимом вами институте занимаются национальной дискриминацией. Что вы можете нам сказать по этому поводу.

– Почему они так решили, – удивился Берг, – и в чём заключается эта дискриминация?

– Они утверждают, – продолжил Сталин, – что в вашем институте очень мало работников еврейской национальности.

Голос Сталина был спокоен и ровен, но хорошо изучивший его за эти месяцы Андрей понимал, что вождь доволен. Понимал и причину. Столь открытое выступление обозначало, что проникнуть в тайны их института сионистам пока не удалось, и они решили использовать последний способ. Хотя нужно быть очень самоуверенным, чтобы пытаться говорить со Сталиным с позиции силы, кажется товарищи никак не могут забыть своё всесилие двадцатыхтридцатых годов. За спиной еврейской делегации приоткрылась дверь и в кабинет тихо вошел Берия. Он присел на стуле, стоящем около стены и прислушался к разговору. Чувствуя, что кто–то вошёл, напрягся Михоэлс, но оглянуться в присутствии Сталина не решился.

Андрей решил взять инициативу в свои руки и решительно поднялся, пока профессор Берг не решился сам отвечать на заданные вопросы.

– Разрешите мне ответить, товарищ Сталин. – Спросил разрешения Андрей, Сталин кивнул ему и Андрей продолжил. – Я являюсь представителем Политбюро при институте и подобные вопросы предназначены прежде всего мне, а не директору института. На данный момент среди сотрудников института, а их сто тридцать три человека без обслуживающего персонала, числятся. Украинцев шестнадцать человек. Белорусов семеро. Немцев пять человек. Один швед. – Он кивнул в сторону профессора Берга.

– Да какой швед! – Отмахнулся рукой Аксель Иванович. – Русский я, Андрей Николаевич.

– Два татарина, один казанский, один сибирский. – Продолжил доклад Андрей. – Один латыш. Поляков трое. Один армянин. Евреев пятеро. Остальные русские. Как видите, товарищи, полный интернационал. Не хватает только представителей Средней Азии.

– Это хорошо, что вы владеете информацией, товарищ Банев. – Сказал Сталин. – Но может быть, представителям еврейского народа досталась грязная, тяжелая, неквалифицированная работа? – В голосе Сталина сквозила откровенная издёвка. – Что вызвало негативную реакцию товарищей из Общества Еврейской культуры?

– Никак нет, товарищ Сталин. – Андрей старательно вытянулся под взглядом вождя. – Все пятеро работают по специальности, инженерами.

– Так чем же вы недовольны. – Обратился Сталин к еврейской делегации.

Ландау испуганно дёрнулся от этих слов, скосил глаза на Михоэлса, но тот молчал. Вместо него поднялся Фефер.

– Товарищ Сталин, мы не жаловались, что представителям нашего народа предоставили работу не по квалификации. Мы вообще не знаем, чем они там занимаются. Все пятеро категорически отказались не только рассказать нам о работе, но и даже встретится с нами. И запретили членам своих семей общаться со своими еврейскими родственниками. Вы заметьте, только с еврейскими. С остальными, у кого они есть, конечно, они общаются.

– В вашей формулировке звучит, что ваших соотечественников «"мало"». – Продолжил беседу Сталин. – Не могли бы вы пояснить эту формулировку.

– Конечно, мало. Мы все слышали, что их только пять человек на весь институт! – Удивился непонятливости вождя Фефер.

Андрей почувствовал, как внутри разгорается злость. Он посмотрел на Сталина и спросил:

– Может быть уважаемые представители объяснят мне: а почему их соотечественников должно быть много?

– Но всей стране известны заслуги еврейских учёных в развитии советской науки! – С пафосом продолжил Фефер. – Мы думаем, что они могли бы принести пользу и в вашем институте. И малое количество наших соотечественников в вашем учреждении говорит о том, что им не доверяют. А что это, как не дискриминация?