Шломо Вульф - В обход черной кошки

«Я, к сожалению, не имел чести быть в учениках у моего друга Андрея, но мне все время кажется, Юрий Михайлович, что вы с трудом заставляете себя произносить слово «еврей» вместо слова «жид». В этом-то и вся разница. Я — свободный еврей из свободной и независимой еврейской страны. А самые свободные из ваших евреев, тот же Лейканд, эта гордость и надежда СШР, все-таки жид. Даже для вас. Я прав?»

«В известной мере… — президент смущенно переглянулся с улыбающимся князем. — Тем не менее, я бы перешел к моему встречному предложению. Когда вы будете его анализировать, не забывайте, КТО ИМЕННО ВАМ ЕГО СДЕЛАЛ. Так вот, я предлагаю вам, Арону Хаймовичу Фридману и вашей семье гражданство СШР. Я буду ходатайствовать перед Сенатом, чтобы вам был пожалован баронский титул для вашей фамилии, если вы предоставите России исключительные права использования ваших сделанных и грядущих открытий. Кроме того, Российская Академия наук, по моему представлению, будет ходатайствовать перед Нобелевским комитетом о выдвижении вас на премию в области физики, коль скоро математики от нобелевского процесса отлучены самим Альфредом Нобелем. По нашему с князем мнению, вы заслужили такой почет, как единственный в мире человек, свободно путешествующий по измерениям. Естественно, вам будет предоставлена соответствующая кафедра в Российском Государственном Университете в Петрограде с достойным содержанием: вам будет выделен миллион золотых рублей на семейное обзаведение и миллиард рублей на развитие вашего научного направления в РГУ и в Российской Академии наук с правом создавать научные школы и лаборатории, с дальнейшим неограниченным кредитом. Ваше открытие, которое вы так блестяще продемонстрировали самому доверенному из моих советников…» — он поклонился в сторону Мухина.

Тот следил за происходящим в страшном волнении, с пятнами на лице и лихорадочно пляшущими забытыми пальцами, на которые с едва заметной иронией искоса поглядывал его высокопоставленный ученик.

«Условие у меня только одно, — голос Президента стал жестким, а лицо приняло то самое выражение, которое с некоторым страхом воспринимал Фридман на портретах главы СШР. — Вы обязуетесь все свои знания и опыт, равно как и все ваши дальнейшие открытия и проекты, предоставлять в распоряжение России и только России, без какого-либо приоритета интересам евреев как таковых или Израиля в вашем измерении. Естественно, как богатый человек и как еврей вы вольны помогать своему народу, но лишь как меценат, в меру ваших личных возможностей. В рамках нашей демократии, вы вольны примкнуть к сионистам и бороться за право евреев на национальный очаг в Палестине нашего измерения. Но все контакты с вашим миром, как и с мирами, с которыми нас, возможно, столкнут ваши дальнейшие открытия, могут быть только с санкции Президента и парламента России. Второе. Если же вы откажетесь от моего предложения, вы и ваша семья немедленно объявляетесь здесь персонами нон-грата. Мы попросим князя Мухина сохранить ваше имя и само ваше пребывание в Петрограде в тайне. Вы будете с комфортом депортированы в любую страну без права возвращения к нам когда-либо даже в качестве туристов. Там, в любой другой стране, вы без всякого препятствия со стороны тайных служб нашего Департамента федеральной безопасности, даже под их защитой, сможете встречаться с князем и княгиней, которым я безраздельно доверяю. Там и только там вы можете беспрепятственно действовать на благо вашего Израиля, но упаси вас Бог посметь смущать наших евреев. Поймите меня правильно. Для меня важнее всего то отечество, которое мне доверили Спаситель и народ. И не вам диктовать мне свою волю. Подумайте, барон, как вас будут именовать, если вы согласитесь. Ведь вы родились и выросли на русской земле. Вы гораздо больше русский по своей сути, чем еврей. Древнееврейский язык вы так и не освоили, еврейским обществом вы так и не были востребованы, насколько я знаю. К еврейской науке в вашем Израиле вас даже близко не подпустили. Ваша жена, потенциальная русская баронесса Фридман, зарабатывает на жизнь унизительным трудом, ваша дочь, наследственная баронесса в нашем измерении, в вашем мире работает врачом на подхвате, поскольку престижные места в госпиталях поделены навсегда между совсем другими евреями. В «вашей» стране одному из гениальнейших людей в истории человечества не нашлось иного применения, как продавать псевдокитайские продукты… как они там?»

«Санрайдер,» — выдавил ошеломленный всем происходящим несчастный Арон. «Единственное преимущество вашего бытия в вашем мире — осознание того, что вы живете в свободной и независимой еврейской стране. Но к вам это едва ли относится. Тут вас шокирует, что у всех на уме слово «жид» вместо еврей, а там у всех даже и на языке слово «русский» вместо израильтянин. Евреем отлично можно быть в свободной России. Вы были в нашей новой Хоральной синагоге?» «На углу Офицерской и?..» «Нет, нет, на Поклонной Горе. Я сомневаюсь, что в вашем Израиле есть такие богатые культовые сооружения. Вы войдете в круг богатых и уважаемых евреев Петрограда, в их свет, ничуть не хуже нашего, русского, в который входим мы с князем.» «Я бы предпочел…» «Так в чем же дело? Забудьте ваше еврейство, примите православие, молитесь на родном языке и…» «И быть вечным ренегатом-выкрестом в глазах вашего света, Юрий Михайлович? И ждать, когда Матвеев или Седой придут к власти и начнут очередное решение еврейского вопроса, а я не смогу даже достойно, с оружием в руках, умереть за свою семью?»

«Матвеев? Седой? — искренне удивился Соловьев. — Вы просто находитесь под гнетом неестественного опыта своего измерения, милейший барон. Коммунистов — членов партии сегодня от силы миллионов десять, примерно столько же фашистов. А нас, православных демократов, социал-демократов и членов прочих партий нашей коалиции — более ста миллионов. Соответственно и места в парламенте. О какой власти может мечтать партия с одним-двумя мандатами?» «Это зависит от обстоятельств. Большевиков, в нашем измерении, без черной кошки, было к моменту переворота всего пара сотен тысяч, а…»

«Милый Арон Хаймович, да неужели вы у нас заметили хоть гран революционной ситуации!.. Меня, как историка, остро интересует все, что касается последствий октябрьского переворота в другом измерении, и я охотно побеседую с вам об этом, но — в другой раз. Время позднее, господа. Предложение мною сделано, на раздумье вам дается один день. После этого мне остается либо только радоваться вместе с вами, либо сожалеть о вашей недальновидности. Вы сейчас движетесь по Троицкому проспекту, дорогой господин Фридман. Поперек вашего пути бежит кошка, очень черная кошка ваших заблуждений. Обойдите проспект, сверните в боковую улицу. И вы не искалечите судьбу вашей семьи…»