Юлия Иванова - Дремучие двери. Том I

«Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие». /Втор. 30, I/

«Русская церковь в её эмпирической земной организации была именно тем средоточением и основой религиозной жизни, откуда распространилось расслабление и упадок религиозного духа. Имея мистический страх перед революцией и согласно с духом христианства отстаивая религиозные основы существующей власти… — Только я бы сказал «не духа, а буквы», — перебил сам себя AX, — …существующей власти, Церковь, несомненно, перешла допустимые пределы охранительной политики. Она не видела, что, связывая свою судьбу и авторитет с судьбою русского самодержавия, она обязывалась и блюсти некоторое внутреннее достоинство этой формы и если не вмешиваться в политическую сферу, то по крайней мере быть голосом религиозной совести в государственной жизни, что взывало к этой совести. Но именно в этой своей роли совести общественного организма России со времен Петра 1 православная Церковь была совершенно бездейственна. И в ней начался как бы своего рода внутренний гнойный процесс, для одних служивший отравой, для других — соблазном к хуле и отпадению от Церкви и Христианства… Гр. Распутин — это первый и крупнейший деятель русской революции, ибо именно он был главным фактором глубочайшего падения видимой русской Церкви, прикосновения её болящей язвы до того предела «мёртвой коры вещества», за которым начинается некий мистериум Церкви невидимой. Это именно прикосновение и вызвало в соответственных мистических глубинах отзвук «довольно». И этим «довольно» и была русская революция, которая явилась и небывалым кризисом в жизни православной Церкви». «Много веков русская Церковь находилась под охраной самодержавия. Но это состояние охраняемости она превратила в роль политического служения. То в сознании русского народа, что должно было бы быть носителем святого начала невидимой души России, «Святой Руси», стало оскорбляющим достоинство этого начала внешним, загрязнённым вместилищем. И охрана, начавшая служить не к пользе, а к прямому вреду, была снята».

— Я говорю о так называемом «Удерживающем».

— Ты лучше об Иосифе толкуй, не уклоняйся, — проворчал АГ.

— Я только об Иосифе. Исключительно о нём.

— Ладно, по поводу предыдущего свидетельства. Разве смысл христианства не в соборном спасении, не в несении креста? Чтобы, смиряясь и терпя грехи и слабости других, в данном случае князей, спасать Целое и этих «князей»? «Носите немощи друг друга и этим исполните закон Христов…» — так, кажется, у вашего апостола Павла?

— Я и говорю — была нарушена некая допустимость зла, когда злокачественные клетки грозят погубить Целое, то есть Замысел, когда нарушены отношения любящей семьи. Когда необходима кардинальная операция. Когда «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов».

«И русская революция свершилась как нежданный Божий суд… Мы твердо убеждены, что русская революция не есть дело рук человеческих, хотя подготовлялась она и человеческими усилиями. Русская революция оказалась судом не только над политикой и деятелями старого режима, но и над той частью русского интеллигентного общества, которая эту политику обличала и с нею боролась. Если бы гуманисты русского общества выступили на одоление звериного начала русской души в союзе со святыми, то весь тон их обличений и образ их действий был бы совершенно другой. Но даже выступая «как сила интеллектуальная», гуманистическое начало было не на высоте своей задачи именно с точки зрения этого самого разума, поскольку не разбиралось добросовестно и до конца в тех явлениях, которые оно критиковало и собиралось преобразовывать. Именно в силу этого русское гуманистическое движение было глубоко проникнуто примитивным материалистическим духом, не позволяющим ему даже задуматься о религии, а следовательно, и о святом начале русской общественности».

«Русский народ оставался по существу чужд гуманизму, зародившемуся и пребывавшему лишь в русской интеллигенции. И когда в нём, благодаря совместным влияниям двусторонних соблазнов справа и слева, умер святой, зверь не покорился человеческому началу, а остался освобождённым от всякого просветляющего и возвышающего его начала».

— А теперь скажи, сын тьмы, разве я не об Иосифе? Его народ — озверевший, соратники, — «не желающие разобраться», всякие там ложные теории, опирающиеся на неверные представления о человеке и Замысле… И разъярённая сопротивляющаяся Вампирия, внутренняя и внешняя, с которой ему предстояло сразиться. И никакой опоры, кроме тайной веры в Своего Бога…

Итак, первые месяцы послереволюционной России:

«Вместо ожидаемого царства справедливости в жизни воцарились обыкновенный «буржуазный» разбой и господство грубой физической силы. Вооружённые люди отымали имущество у невооружённых и слабых, делая это то в одиночку, то толпой. К этому и свелась вся «социальная революция», лишенная какого бы то ни было идеализма. Грабёж привёл и к тем результатам, к которым обыкновенно приводит. В странах, где не обеспечен правопорядок, нет правосудия и отсутствует общественная безопасность, замирает предприимчивость, происходит непомерное вздорожание всех продуктов, силе и насилию противопоставляются обман, лицемерие, стремление уйти в свою раковину, скрыть от всех своё состояние».

«В своей ненависти к «буржуазному миру», освободив народ от «права», социалисты вернули его только к исходному моменту развития… «буржуазного права». В жизни нашей воцарился «зуб за зуб», стали применяться самые жестокие виды смертной казни и позорящих наказаний, расправ без суда и разбирательства.

Социализм в области права оказался возвращением к бесправию. Социализм в области политической дал картину самого отвратительного деспотизма с исключительными законами, неравенством граждан, повседневными насильями, отсутствием каких бы то ни было свобод, с истязаниями в тюрьмах и участках, с массовыми и единичными расстрелами безоружных».

«Классовая борьба» русского «пролетариата» была феерически победоносна. Что означают жалкие успехи германских рабочих, добившихся лишних 200 граммов хлеба, в сравнении с победой русского «рабочего класса», захватившего в свои руки всю государственную власть, все государственные и частные имущества! Мы должны были показать всему миру образцы настоящего социалистического регулирования и питания, и производства, и обмена. И Ларин и Ленин со всей присущей им серьёзностью неоднократно в речах и статьях развивали и великие преимущества и величественные основы нового социального строя. Они не ограничились речами, а перешли к осуществлению своих идей. И показали всему миру, что эти идеи убивают всякую промышленность, останавливают и разрушают всякое производство, разрушают все богатства страны, порождают чудовищную и массовую спекуляцию, обеспечивают верный голод даже при наличности достаточных запасов и ценность бесчисленных бумажных денег поддерживают лишь обесценением человеческой крови.