Ивакин Геннадьевич - Мы погибнем вчера

– Ёж?! Ты?!

– Я… – то ли на русском, то ли на немецком ответил Ёж.

И тут плоский штык немецкого карабина с хрустом вышел из груди Захара.

А в небе появилось солнышко…

Фельдполицайкомиссар Дитер Майер трясся в маленьком "Опеле" и размышлял о внезапно открывающихся перспективах карьерного роста. Обычный допрос этого контуженного русского дал такие неожиданные результаты. Вообще-то, положа руку на сердце, тому гауптману, – как его… Бреннеру, кажется? – полагалось его просто сдать армейской разведке.

Какое счастье, что Майер оказался рядом и решил развлечься. И вот, американские сигареты "СССР. Первые", корейская зажигалка и комплект русского камуфляжа в багажнике могут открыть ему путь наверх, из этих чертовых болот, как минимум в штаб армии.

Жалко, черт побери, что этот русский сошел с ума. Никогда не поймешь, что у них в голове. Одно понятно точно – все они животные. Один Глушков чего стоил. Та еще тварь. Ему бы лишь нажраться и залезть на бабу. Вот и долазился. Тот дурачок шлепнул его прямо на девчонке. Интересно, сошла она с ума тоже или придет еще в себя?

Впрочем, что до нее? Когда он приедет в заслуженный отпуск с Рыцарским Крестом, любая арийка…

…Бам! И тут машину тряхнуло так, что Майер едва не сломал шею о потолок кабины.

– Чертова свинья! – заорал он на водителя, но тот повалился на комиссара, брызгая кровью и обезображенного лица.

Что-то ухнуло, захлопали винтовки, раздалась автоматная очередь. По корпусу машины застучали пули.

Партизаны! Майер лихорадочно задергал дверную ручку, попутно вытаскивая из кобуры "Вальтер".

И едва он вывалился из машины, как в лицо уперся ему ствол. Комиссар поднял взгляд и увидел парня в телогрейке. Вполне, между прочим, арийской внешности. Немец даже не успел пожалеть о Германии, как партизан нажал на спусковой крючок.

– Костя! Дорофеев! Чего там у тебя? – крикнули парню из придорожных кустов.

– Шишка какая-то. С портфелем.

– Кончил?

– Ага!

– На хрена?

– А на хрен?

– Тоже правильно. Пошарь там, может, есть чего?

Партизан Дорофеев заглянул в машину, пошарил в бардачке, потом прошелся по карманам убитых.

Забрал все более-менее ценное и скрылся в деревьях.

– Совсем немцы охамели. – Буркнул он, когда упал на землю рядом с двумя товарищами. – Без охраны ездят, хоть бы что.

– Чего в машине нашел? – спросил один из партизан.

– Ни хрена хорошего. Портфель только. Да карабин с пистолем забрал.

– Ладно, уходим. Дома глянем, чего там.

И они неторопливо, гуськом ушли в глубь леса…

…Портки мне зашей! – проворчал дед Кирьян. – В лес тут ходил, за гвоздь зачепился…

Рита вздохнула и взялась за нитку с иголкой. Помершая прошлой осенью жена деда Кирьяна, похоже, была хозяйственной женщиной. Рукоделья было столько, что сама Рита, наверное, это все вышивала, вязала, пряла и ткала лет сто. Ну не сто, а пару десятков годков точно. По крайней мере, все эти занавесочки, половички и прочие покрывальца явно домашние, не покупные.

– Дедушка, а ты где гвоздь-то в лесу нашел? – спросила она, вдевая нитку в ушко.

– Да наразбрасывали тут… Ходят всякие и бросают, где попало.

Рита вздохнула.

Дед Кирьян покосился на нее и сказал:

– Не вздыхай как кобыла перед пахотой. Все с твоими знакомцами нормально будет. Дойдут. Виталик, вроде, мужик опытный и злой. Точно, дойдут.

– Хочется верить… Но не очень получается, дедушка…

– Думать тебе, внуча, не о них, сейчас надо. А о себе. Полиция прознает – чаво делать будем? Одну в лес тебя выгонять? Тоже не дело. А мне с тобой идти – только кур смешить…

– Дед Кирьян! – решилась вдруг Рита. – А мы ведь с ребятами не местные…

– Удивила… – буркнул тот ответ. – Быдто не знаю…

– Мы совсем не местные…

– Хы… Как немцы, что ли?

– Хуже. То есть, нет…

И она принялась сбивчиво рассказывать.

Дед только покряхтывал во время рассказа.

– Чудны дела твои, Господи! – сказал он, почесав затылок. – Значит две тысячи восьмой год, говоришь? А войну-то наши, когда выиграют?

– Я уже и не знаю – выиграют ли…

– Это как это? – возмутился дед. – Да чтобы наши войну не выиграли? Да быть того не может! Запомни, девка!

– Я тут, дедушка, по улице шла в Москве. Улица Маршала Жукова, называется. А там поперек нее растяжка рекламная. Ну, плакат такой – "Мерседес. Истинно немецкое качество. Порадуй себя".

– Жуков маршалом, значит, станет… – задумчиво ответил Кирьян Богатырев. – А ведь как я, унтером был…

А Рита, ровно не услышав его, продолжила:

– Русского в Москве ничего и нет уже. Только памятники архитектуры.

– А люди?

– А люди вроде бы русские. А посмотришь – так уже и нет. Помесь американцев с французами. На все им наплевать, кроме себя.

– Как же вы дошли-то до этого?

– Не знаю я… Вроде бы эту войну выиграли… Выиграем. В сорок пятом. А Советского Союза больше и нет. И России, похоже, нету. Раша Федераша.

– Это чего еще такое?

– Российская Федерация. Республика демократическая.

Дед Кирьян засмеялся:

– Это как при Сашке Керенском, что ли?

– Вроде того… Украина сама по себе, Белоруссия, Казахстан… Все по своим углам разбежались.

– Так ведь понятно. Вона, в годы гражданской – что ни уезд, так республика, что ни волость, так независимая. А потом пришли большевики и всех к стенке поставили. И у вас так случиться. Не могёт Россия без руки сильной. Вот когда ваши эсеры с кадетами все развалят окончательно – новый царь и придет.

– Вряд ли, дедушка Кирьян. Слишком там совесть с выгодой перемешана. Всем все равно. Война тут с Грузией была – так сидели как болельщики и по телевизору наблюдали, как наших убивают.

– Чего это еще за телевиздер?

– Типа кино. Только в каждом доме свое.

– Аааа… – приподнял левую лохматую бровь дед. – Ихний Ленин говаривал, да, что мол, пока народ безграмотен, важнейшими из искусств для них, большевиков, являются кино и цирк. Это у нас еще на шахте какой-то пропагандист говорил. Я так думаю, потому, чтобы народ не думал, а веселился. Вот вишь и довеселились до того, что немец под Москвой сейчас ходит.

– А у нас уже в Москве…

– А у вас уже в Москве, да… А чего ж вы там ничего не делаете-то?

– Так я же вам говорю, дедушка. Все равно всем. Равнодушные стали.

– Ну, вот ты-то же поехала воинов павших хоронить, значит неравнодушная?

– Так что я одна-то могу сделать.

И тут дед Кирьян не на шутку осерчал:

– Ты мне это брось! Одна она… Уж и не одна, а десять человек, говоришь, неравнодушных? А где десять там и еще, поди есть? Да и одна даже, ну и что? Кабы так рассуждали бы все, так и людей-то на Земле уже не было бы. Ты, вот сюда чудом попала, тоже будешь сидеть, ручки сложив? Нет, ты возьми винтовку и немца убей. Пулей, штыком… Потому как если ты немца не убьешь – он тебя убьет! Или другого кого!