Андрей Посняков - Страж империи

– Кто же меня мог сюда засадить, вах? И за что? О, это, наверняка происки моих врагов-торговцев. Алчный Имрат-кызы давно зарился на мои мельницы… Мои яблоневые сады тоже ему покоя не давали. А еще мастерские… Гм-гм… А, может, не Имрат? Может, Халиф-бей? Он же должен мне триста цехинов…. Деньги невелики, но для него – и это сумма! Да-да! Не захотел выплачивать, вот и…

Рассказывая, Алексей пристально следил за реакцией надзирателей… которые стали явно задерживаться в камере чуть дольше, нежели требовалось для того, чтобы сначала принести еду, а потом забрать посуду. Чуть-чуть дольше… А затем – уже и не чуть-чуть… Причем – оба!

А при словах «триста цехинов» – в глазах Дылды явственно вспыхнул алчный огонь, а тонкие губы Слюнявого завистливо скривились.

Ага! Завидуйте, завидуйте, парни…

Хотя… Может быть, это просто-напросто показалось? Ну а если не показалось, так эти парни вполне могут подслушивать и под дверью…

Вдохновленный такими вот рассуждениями, Алексей начал фантазировать с таким воодушевлением, которое, наверное, и не снилось авторам научно-фантастических романов или какой-нибудь там фэнтэзи!

– Да! Да! Это Халиф-бей! Это ж надо, спровадить меня сюда… Из-за каких-то жалких трех сотен цехинов! А ведь прикидывался другом… Попросил бы – я б ему этот долг простил… Может быть…. А, может быть, это не Халиф и не Имрат-кызы? Тогда кто же, кто? А-а-а-а!!! Знаю! Это старый таракан Харитон! Вспомнил, что я заглядывался на его жену Елену… Ай, красива девка, зачем ей этот гнусный старикан? Ум-м-м… не женщина – персик! Из-за такой можно в любую тюрьму сесть… Ой, поделом мне, поделом!!! О, Елена, Елена… Поистине ты – прекрасная Елена… яблоко раздора… Да, я чувствую… это Харитон!!! Или все-таки – Халиф-бей. Нет, скорей уж – Имрат-кызы… Да-да, это он! Проклятый завистник. О, Елена, Елена… Как высока твоя грудь, как круты бедра… а какой стройный стан! Осиная талия, мягкая шелковистая кожа… А глаза – это же пылающие светила, а не глаза! О, Елена… Как же ты должна сейчас убиваться… эх, дать бы весточку…

Вот в таком вот роде и фантазировал узник, все больше упирая не на несчастную любовь, а на триста цехинов – именно это, похоже, и заинтересовало обоих тюремщиков. Ну, ясное дело – деньги – это деньги, а любовь – так, беллетристика.

– О-о-о!!! Гнусный шакал Халиф-бей! Какие-то несчастные триста цехинов!!! Эх, послать бы весточку моему другу… он поможет! Обязательно поможет! Деньги есть – даст мзду одному, другому, третьему… В конце концов поговорит с этими алчными типами – Халиф-беем, Имратом-кызы, Заливаном… Ах да! Заливан! Как же я мог забыть про этого чертового валаха? Он ведь тоже мне должен… я дал ему два корабля под залог дома. Корабли пошли на дно, и я забрал дом… А вы бы что сделали на моем месте, уважаемый?

«Уважаемый» Дылда отмолчался, а «Слюнявый» почмокал губами! Ага! Есть контакт… Теперь уж немного осталось! Почему-то верилось – что немного.

А допросов все не было, шли дни, и каждый день узник распинался то про корабли, то про мельницы, то про триста цехинов. И глаза надсмотрщиков пылали распаляемой алчностью… Или это просто так казалось?

Но наконец…

Стояла черная непроглядная ночь – по крайней мере, именно такой она здесь казалась – и протопроедр уже почти заснул, как вдруг… как вдруг снаружи лязгнул засов…

Узник распахнул глаза:

– Кто здесь? Кто явился во мраке? А, ну наконец-то допрос! Ну уж я много про кого расскажу, молчать не стану!

– Тихо, несчастный! – прошептал… гм-гм… неизвестно кто, но не Дылда и не Слюнявый – точно!

Для Дылды он был слишком уж низок, для Слюнявого – слишком широк в плечах. Да и голос звучал молодо, можно даже сказать – по-юношески задорно.

– Ты вправду так любишь чужую жену?

– Ха! Да я жить без нее не могу! О, Мари… Елена! Елена! Прекраснейшая Елена. Увы, нам никогда не быть вместе…

– Но, может так статься, что старый муж ее помрет…

– Он крепок здоровьем… И, похоже, я умру раньше.

– Как я тебя понимаю, несчастный!

Тюремщик произнес это настолько истово, с такой непреходящей грустью, что Алексей прикусил язык и больше уже ничего не говорил, только слушал щемяще-грустную историю о несчастной любви. Слушал и в нужных местах – поддакивал.

А потом попросил кое с кем встретиться, передать поклон от «любимца Гаркатиды».

– Ты же, кажется, только что говорил о Елене? – удивился тюремщик.

– Да, Елена… Елена Гаркатида, красавица, с очами, как звезды! Сейчас какой день?

– Пятница.

– В воскресенье, у церкви Апостолов, сразу после обедни будет ждать молодой парень – ее дальний родственник. Золотистые волосы, карие глаза, лицо такое… м-м-м… довольно приятное. Думаю, ты его узнаешь.

– У церкви Апостолов? – тюремщик мотнул головой. – Правоверному нечего там делать. Но… так уж и быть, схожу. Тем более – это рядом.

Ах вот как? Рядом! Так где же его все-таки держат? Не в старой ли тюрьме у стены Константина? Да, похоже на то.

– О, милостивый господин! – звякнув цепью, Алексей поклонился. – Ты только намекни – где я. Она ждет, ждет… а я не могу прийти. Наверное, уже подумала, что разлюбил.

– Сделаю. Раз уж обещал – сделаю.

– И, если тебе нужна награда… думаю, ты должен быть вознагражден.

– Награда? – тюремщик задержался в дверях. – Что ж, наверное, не помешала бы… Да, не помешала.

Снова лязгнул засов, на этот раз оставляя узника с терзаемой сомнениями надеждой. Выполнит ли тюремщик обещанное? Какой ему в этом смысл? Быть может, раздумает, ведь одно дело – поддаться эмоциям и совсем другое – для начала поразмышлять.

Алексей терзался подобными мыслями все оставшиеся дни, однако не переставал участвовать в театре одного актера – все так же произносил длинные и прочувстванные монологи – якобы про себя – все так же ругал Халиф-бея и всех прочих «шакалов, падких на чужое добро», а по ночам – иногда с грустью вспоминал «прекрасную Елену», естественно – вслух, громким прерывистым шепотом.

Никаких допросов по-прежнему не было, никто – за исключением тюремщиков – не приходил… Так прошла суббота, за ней – воскресенье, понедельник, вто…

А вот ночью со вторника на среду, снова лязгнул засов!

В камеру вошли сразу четверо – вальяжные, с факелами, при саблях… Вели себя уверенно, громко переговариваясь и смеясь. Один достал кузнечный инструмент, переносную наковальню… Два удара – и, звеня, пали оковы…

– Выходи! – громко приказал тучный мужчина в чалме и, больше не говоря ни слова, направился к выходу.

Те, что с саблями, встали по бокам узника. Конвой, однако…

Алексея долго вели темными коридорами, время от времени куда-то поднимаясь, спускаясь… Кругом пахло сыростью, и желтый свет свечей блестел на скользких, покрытых зеленоватой плесенью стенах.