Анатолий Гончар - ХМАРА

"Гвардейцев" мы отпустили, строго наказав рано поутру явиться на площадь, а сами, поддерживая под руки отца Иннокентия, усиленно изображавшего умирающего лебедя, побрели в поисках ночного пристанища, как-то само собой заворачивая в сторону злопамятного трактира.

-...и решили они, вас не дожидаючись, вывести меня на площадь кровавую и распять на кресте осиновом, яки мученика. Не противился я, не перечился, а с покорностью подвижника вышел на место лобное в богословском диспуте путы кожаные взамен гвоздей нечестивых отстаивая, - попивая старое вино и закусывая свиным окороком, святой отец третий час рассказывал нам историю своего мученичества. - Мужики, бабы, на казнь пригнанные ,собралися кругом и прониклись ко мне сочувствием...

Каким сочувствием к нему могли проникнуться местные жители, я примерно догадывался, но перечить, и, упаси боже, сомневаться вслух не стал, дабы избежать излишнего спора.

А в кабаке, в котором мы так уютно расположились в этот час, не было ни души. Хозяин и деваха лет тридцати, прислуживавшая при столе и недовольно воротившая нос (ели и пили мы, разумеется, за счет заведения), не в счёт. Наши "добровольные" помощники из числа стражников, как помнится, были временно отпущены, с наказом явиться по первому зову. Немножко покушавши ясноградского вина, я было захотел ломануться с "ответным визитом" к местному магистрату, но был вовремя остановлен отцом Клементием, верно заметившим, "что теперь никого из магистров ни то что ночью, но и днем с огнем не сыщешь.И следует не торопясь все обдумать, прежде чем диктат свой в городе устанавливать. А обдумывать это дело лучше в хорошей корчме за скромной едой и питием умеренным". Я не смог с ним не согласиться, так как еще с детства знаю, что утро вечера мудренее. Хотя, что не говори, а в том, чтобы побродить по городу, пламенным мечом разгоняя тьму и местных "аристократов" ,тоже есть своя волнующая сердце и потешающая русскую душу прелесть. Как бы то ни было, но в третьем часу ночи мы по-прежнему сидели в самом роскошном кабаке города и "скромно откушивали". Рассказ отца Иннокентия изобиловал образными сравнениями и метафорами, шёл, что называется, от души и слушать его было одно наслаждение. В целом, дело обстояло примерно так: почти сразу после нашего ухода местные старожилы, неизбалованные телевидением и прочими развлекательными шоу, стали требовать показательной казни заезжего еретика (доходя до этого места, Иннокентий плевался, исходя праведным гневом, как это ЕГО, истинного поборника веры, могут посчитать за богоотступника). Манифестации скучающих бездельников день ото дня становились многочисленнее, и местному магистрату во главе с "преподобным" магистром Илларионом (к своей чести настаивавшем на выполнении договора) пришлось уступить. Было решено отца Иннокентия казни предать, меч да буде тот принесен отобрать, а "еретиков прочих на крестах распяти".

Нашему спутнику еще повезло. Несмотря на то, что городишко был маленький, местная бюрократия имела столетние традиции, что сильно отсрочило начало действа. Почему? Во-первых, адвокаты (хотя финал всех процедур был известен) долго собирали материалы на упорно отрицающего свою вину священника. Во-вторых, писцы записывали и переписывали жизнеописание приговоренного, дабы у потомков не могло возникнуть и тени сомнения в виновности оного. В-третьих, делопроизводители (читай палачи) требовали точного соблюдения ритуала, как то: времени суток начала казни, качества и количества используемых пут, размеры крестов и сорт древесины. Естественно для отца Иннокентия, быстро смекнувшего, что к чему, не составило большого труда день ото дня оттягивать казнь и добиваться наилучших условий. Хотя, по словам, "святого мученика" делать это было далеко не просто. Глаза отца Иннокентия выкатывались из орбит, когда он повествовал о том, каких трудов ему стоили знания о самых редких деревьях. Но каково же было его удивление, когда оказалось, что самой редкой и ценимой здесь породой является обыкновенная осина, и что растет она аж у самых Андалузских гор (а это, по меньшей мере, верст семьдесят с гаком), вот туда и отправились подводы с добытчиками. В общем, отец Иннокентий тянул волынку как мог. Но сколько веревочке не виться, казнь назначили на вечер, "чтоб смерть от солнца палящего не принесла казнимому слишком быстрого избавления". Но даже при этом наш спутник остался верен себе и сумел выторговать ночь одинокого тихого спокойствия, "чтоб проститься со звездами хладными да помолиться за упокой души в одиночестве". Правда, мне мыслится, что отец Иннокентий "ночью хладной" просто-напросто намеревался смыться, недаром всё то время, пока мы шли к харчевне, вокруг нас вертелся какой-то мужичок и всё норовил с помощью знаков объясниться со спасенным "еретиком". Что уж ему наобещал наш преподобный и как собирался осуществить свой побег доподлинно неизвестно, как я уже говорил однажды, по другому поводу, "тайна сия велика есть".

Когда закрома гостеприимной харчевни значительно опустели, а желудки, наоборот, наполнились приятной тяжестью ,и восток уже загорелся во всю, явив нам верхний край солнца, что ,багрово мигая, выполз из-за земной тверди, наш диспут по поводу нового "мирового" устройства в отдельно взятом городке, наконец, подошел к концу. Доблестные богословы сдались, не в силах опровергнуть мои аргументы, а если честно, то просто уснули, устав от изрядно выпитого. Я остался в одиночестве. Даже меч, будто ещё с вечера нажравшийся бражки и до полночи оравший похабные песни, тихо храпел в углу. Мне ничто не мешало выпить еще сто грамм и идти к людям претворять свою теорию "строительства коммунистическо - демократического общества в отдельно взятом городе" в практику. Предложение отца Иннокентия о создании здесь "Христианского государства по канонам и уложениям монастырским" я отмел начисто. (Чем обычно заканчиваются богословские диспуты в масштабах государств- мы знаем, проходили).

Итак, раз святые отцы были не в состоянии стояния, то пришлось брать бразды правления в свои не совсем трезвые руки.

Собрать "кворум" удалось только к полудню. Местные мужичонки никак не хотели являться пред наши очи "светлыя". Думали ,что после всего хорошего разговор у нас к ним может быть лишь один: через плаху. Вот и прятались по подвалам и конюшням. Пришлось пригрозить ,что ежели не явятся: пожжем, попалим град, а горожан предадим казни "лютой, не виданной". Вот народ под стоны и пьяные песни и начал стекаться к площади. Под конец приволокли и магистров. Мне, как самому продвинутому, было поручено (мной) вести "протокол собрания". Я вышел на "трибуну", высоко поднял руку, призывая к молчанию, и придал лицу как можно более благостное выражение (все-таки в этот момент я как- никак творил историю).