Сергей Байбара - Цветы на камнях

— До Цхинвали? За два часа? — удивился мальчик. — Разыгрываете, дядя Тенгиз.

— Я тебе что, фокусник, разыгрывать? Говорю, за несколько часов, значит, так оно и есть.

— Все равно, осетины до Цхинвали не пропустят. — Давид зевнул. — Да и, говорят, что от Цхинвали одни развалины остались. Говорят, на них двухголовые люди напали и всех съели.

— Двухголовые?! Кто тебе такие глупости рассказал?

— Ребята. Говорят, что они черные были, как уголь, и высокие, ростом с дерево. Будто, и не люди это были совсем, а какие-то чудовища из Отравленной долины.

— Говорят, что кур доят, — Тенгиз улыбнулся, погладил мальчишку по голове. — Иди в палатку спать. Слушай, Мераб, пусть малец идет.

— Гильзы собрал? — спросил начальник у Давида. Тот еще раз зевнул, кивнул головой. — Хорошо. Иди поспи. Завтра гильзы отдашь дяде Анзору, кузнецу. Прямо в коробочке передашь, понял?

— Понял. Передам.

— От Цхинвали и так одни руины остались, — заметил Джумбер. — Его после боев 2008 года так толком и не восстановили. А тут еще это…

— Эй, Гаджимет. Скоро там американцы? — окликнул Мераб часового.

— Да. Вроде последнюю ставят.

— Иди к костру. Я за тебя подежурю.

Мераб встал, пошел к траншее. Его место занял Гаджимет.

Вдруг Джумбер, засмеялся, хлопнул себя по колену:

— Знаете, что я в поселке слышал?! В одном селе, к западу от Хашури один техник как-то застукал свою жену с любовником. Он на обходе был, ветряки проверял, и вдруг на камне оступился, ногу подвернул. Ну, начальник, душа-человек, домой его отпустил отлежаться. Приходит этот техник домой, и видит, как жена его, сорокапятилетняя солидная дама с каким-то китайцем кувыркается! Причем, тот китаец жене макушкой едва до грудей доставал!

— И что тут смешного?

— Да смешно то, что дальше. Техник стоял долго думал, не в силах сообразить, что такое! А как дошло, вмиг про ногу забыл. Хватает он здоровенный разводной ключ, да как погонится за ним! Китаец в чем был, как сиганет в окно! Со второго этажа на камни! Ничего, спрыгнул, да как побежит. Босиком, по камням, по жаре! А муж ее за ним. Орет на двух языках, как бык раненный, ключом воздух рассекает. Китаец бегом бежит, как был в одних трусах, так и выбежал из поселка. Патрульные на блок-посту чуть дара речи не лишились, когда увидели, как мимо них на полной скорости, этот коротышка пронесся. Молния, только голая! А потом увидели орущего мужика с увесистой железякой. Ну, они его конечно и повязали. Он еще одного патрульного чуть этим ключом не замахал! А тот за автомат схватился! Нападение на блок-пост! А муж орет, ах, значит, нападение, так, может, и ты к моей жене ходишь?! И смех, и грех! Ну, ничего… Дали в зубы, повалили, связали, отвезли в штаб, выяснили. Посочувствовали даже. Отпустили. Инструмент вот только отобрали!

— А дальше чего? — спросил Тенгиз.

— А дальше ничего. Говорят, пришел домой, опять хромает. Собрал вещи, да и ушел. А жена его у соседки спряталась, думала, он ее зарежет, как придет.

— Надо было, — процедил сквозь зубы Гаджимет.

— А жена грузинка?

— По-моему. Имеретинка.

— Да слушай ты его больше! — рассмеялся Нугзар. — Джумбер, небось, сам сочинил. Или бабьих баек наслушался.

— Домом своим клянусь, ничего не приврал!

— Гоча, иди к костру. Оставь ты в покое свой агрегат! — позвал Тенгиз к костру гранатометчика. Тот только покачал головой, указал на ленты.

— Гоча трудится, — заметил Гаджимет. — Не боец, а золото.

— Ладно, смех смехом, а что с трупами-то делать? — спросил Самсон, семнадцатилетний паренек, сын пастуха, старого жителя близлежащего поселка.

— Сжигать надо, — пожал плечами Нугзар. — А что еще делать? Завтра день жаркий будет, гнить все это начнет.

— Чтобы сжечь, горючее нужно, — возразил кто-то из бойцов. — А здесь знаешь, какая вонища будет?

— Надо что делать! Может, закопать?

— Вот, спасибо! Под сорокаградусным солнцем камень ковырять! Тут динамитом взрывать надо!

— Да, а когда-то тут леса росли…

— Нельзя их здесь гнить оставлять, — сказал Тенгиз. — Похоронить надо. Люди все-таки. Нельзя похоронить, хотя бы сжечь надо. Вон, падальщики уже слетаются. — Он указал рукой на высохший, еще не срубленный дуб, на ветвях которого уже сидели два орла. Третий кружил неподалеку. Эти крылатые хищники не брезговали и падалью.

— Какие это люди? Звери на двух ногах!

— Людей сжечь, а лошадей на мясо можно.

— Я конину есть не буду, — запротестовал Гаджимет. — Мы что, шакалы, падалью питаться?!

— Мераб — начальник, вот пусть он и решает…

— Что делать, что делать… — проворчал Мераб. — Вы как дети малые! Не знаете, что делать?! Тащите сюда трос.

— Я сейчас приду — Тенгиз встал, закинул за спину свой автомат, пошел в сторону бывшей рощи, где еще одиноко торчали около десятка мертвых деревьев. Вокруг них свободное пространство было занято пнями. Скоро и эти останки лесных великанов пойдут под топор.

Радовало глаз лишь то, что в стороне от бывшей рощи уверенно тянулись к солнцу живые деревья. Они, выросшие уже после войны, были еще слабыми, хиленькими. Это были уже другие деревья, северные — осины, тополя, несколько сосенок. А у другой обочины бывшей дороги стояли пушистые, зеленые елочки.

Тенгиз смотрел в рассветное небо, — темно-синее, почти фиолетовое на западе, нежно-голубое в зените и желтовато-матовое не востоке. Через полчаса, не больше, оттуда из-за гор появится веселое, лучистое солнце.

«А ведь это большая радость — видеть солнце», — подумал воин. Представить себе Грузию без солнца, было когда-то невозможно. Но десять лет назад небо надолго заволокло холодными, непроницаемыми серыми тучами. Из этих туч лился страшный мутно-серый дождь, обрушивая на землю смерть, вперемешку со страшным серым снегом, похожим на пепел. Пришли небывалые для здешних мест холода. Так продолжалось полгода. Лишь спустя полгода в небе вновь появилось солнце. За это время население всей Картлии, Имеретии и Самцхе-джавахети сократилось раз в десять. Каждый день люди в противогазах или просто обмотках тряпок закапывали в раскисшую от постоянных осадков землю своих друзей, родственников, родителей, детей, — десятками, сотнями за день. Обезумевшие от горя матери и жены, бывало, сами вскрывали себе вены или закалывали себя ножом, боясь остаться одни в изуродованном мире. Что же творилось в остальных районах Грузии, — один Бог ведает. Что творилось в Кахетии, Мцхета-Мтианети, над большей частью территории которых выпали радиоактивные осадки со стороны Тбилиси? Что стало с Квемо-Картли, где в горных ущельях взорвались ракеты с мощными ядерными зарядами, для того, чтобы спровоцировать разрушительные землетрясения? В Батуми и Поти, как говорят старики, было два ядерных взрыва, — что осталось от Аджарии и Гурии? Выжил ли там кто-нибудь, и, если выжили, остались ли они людьми? А в Мегрелии и Месхетии люди умирали от ядовитых туманов. Во что превратились эти цветущие земли? У них здесь, в окрестностях Хашури просто рай земной! Люди живут, обрабатывают редкие участки плодородных земель, пасут скот, воспитывают детей, с оптимизмом смотрят в будущее. Крупных городов не осталось. Уцелевшие горожане бежали в центр страны. Кому-то из них повезло…