Глеб Дойников - Возвращение Варяга

—Поворот влево последовательно на шестнадцать румбов, курс Юг, — его выход из сатори совпал с докладом о готовности кораблей к повороту.

— Мы отступаем и выходим из боя?? — молодой командир «Мияко» был разочарован настолько, что забыл о субординации, — но почему?

— Лейтенант, если вы не заметили — русские образовали единый кильватер из девяти броненосцев. И еще выделили быстроходный отряд из трех «Пересветов». Нам с шестью кораблями не прорваться...

— Но если мы и крейсера Камимуры одновременно ударим по русским с двух сторон, то мы наверняка сможем выйти на дистанцию пуска торпед, Бусидо До учит нас что, «имея 500 верных людей, можно разбить армию неприятеля в 10 000 человек»! Да, возможно мы вес погибнем, но это будет смерть во славу Японии и Микадо, смерть достойная самураев!

— Буси До [45]была и еще долго будет настольной книгой для многих поколений самураев, и поверьте — я ее читал, — усмехнулся горячности молодого лейтенанта Того, все больше убеждаясь в верности своего решения, следующую фразу он выделил голосом так, как будто кого — то цитировал, — «Даймио не может себе позволить роскошь думать только о своей чести или славе. Он обязан позаботится о верных ему людях до того, как может начать думать о себе». Жаль однако, что никто пока не написал книгу «Деймио До», но которой должны были бы учиться жить и воевать не рядовые самураи, а командиры эскадр и армий... Нам сейчас, например, надо больше думать не о том, как выиграть это сражении, а как не проиграть для Японии войну потеряв флот перед приходом свежей русской эскадры. Поднять приказ «К повороту»!

Первым послевоенным испытанием для меня стал визит в Йокосуку русской эскадры. Я снова вспомнил слова своего почтенного отца — «Путь Даймио отличается от пути самурая масштабом забот. Если самурая заботит только его честь, то Даймио обязан прежде всего позаботится о своем клане и своих самураях». Не прошло еще пяти лет с момента окончания войны с русскими, и раны обоих еще были свежи. На верфи Йокосуки еще не закончили установку орудий на «Микасу», которую после взрыва погребов пришлось фактически восстанавливать заново. Ремонт тогда затянулся из — за загруженности заводов вводом в строй новых кораблей и послевоенного снижения финансирования. И хотя русские напрямую не имели отношения к взрыву, все на флоте были уверенны — не будь войны, не было бы и подрыва. Спешный ремонт всего флота после боя при Шантунге, шимозные боеприпасы военного времени, производимые по упрощенной технологии... При сложении эти факторы дают несколько сотен моряков погибших прямо в главной базе флота, во время переговоров о мире с русской делегацией. Тогда это казалось стало последней каплей перевесившей чашу весов в пользу мира. Микадо увидел в этом божественное провидение, указывающее на необходимость срочного заключения мира. Но к первому послевоенному заходу кораблей бывших врагов в Японию тогда готовились все.

Русскую эскадру вели те же флотоводцы, с которыми я воевал при Шантунге и у Порт Артура, Макаров, к тому времени ставший русским морским министром, и Руднев. Который официально вообще никаких постов не занимал, и чуть ли не официально находился в опале. Они вели в Японию те же корабли по которым пять лет назад стреляли орудия Объединенного флота — три «Пересвета» и пару «Россия» «Громобой». И у меня, и у всего личного состава флота было много неоплаченных счетов к русским морякам, в виде погибших друзей. И наверняка это было обоюдное чувство. Все прекрасно понимали — удержать матросов от драк, при неизбежно заносчивом поведении русским матросов, считавших себя победителями в недавней войне, будет практически невозможно. С другой стороны над нами довлела воля императора — «никаких эксцессов при визите ДРУЖЕСТВЕННОЙ эскадры». И высший состав штаба флота понимал, что в этом есть огромная доля правды. Япония, не выиграв у России войны, получила почти от нее все, что хотели в результате этой войны добиться. Не даром конечно, но условия мира могли бы быть гораздо жестче. Главное — у Империи был выход в Китай, пусть и через арендованный у России Дальний, и Корея. Условия мира могли быть гораздо жестче. Осталось объяснить это десяти тысячам матросов базы флота в Йокосуке, которым несколько лет до этого каждый день говорили, что русские — враг номер один.

К нашему удивлению, русские матросы при увольнениях на берег вели себя, по русскому же выражению, «тише воды, ниже травы». Как мне позже разъяснил Руднев, с личным составом эскадры более месяца велась разъяснительная работа подобная той, которой мы занимались в Японии. Самым главным фактором русской подготовки матросов к сходу на берег был строжайший запрет пить «больше бутылки на человека». Нарушившего это нехитрое правило ждал запрет на сход на берег до конца визита. Как мне позже, за рюмкой виски, пояснил Руднев — «по трезвости русский матрос существо добродушное и не злобливое, да и за семь лет состав экипажей почти весь поменялся». Правда потом добавил — «но если их угораздит напиться, то базу флота вам придется строить заново, тогда они вспомнят все что было, и многое из того, чего не было». Гораздо более важным для зарождения того боевого братства, которое мы видели при Циндао, был конечно не тот факт, что матросы флотов не передрались друг с другом. Главное, что в тот, первый визит начал ломаться лед недоверия офицеров двух стран друг к другу. И положили начало этому четыре человека.

Макаров, Руднев, Камимура и я поначалу вынуждены были стоически терпеть друг друга на официальных приемах. Единственной общей темой для разговор у нас были недавно отгремевшие сражения, в которых мы не смогли убить друг друга, хотя временами были весьма к этому близки. Поначалу мы просто вспоминали — кто, где и в чем ошибся. Для меня стало откровением, что построение русского флота при Шантунге (Того ссылается на подставление под удар отряд новых ЭБР, что позволило более старым кораблям почти полчаса вести огонь без помех. Примечание русской редакции) было не заранее продуманной схемой а вынужденной мерой. Вызванной быстрых выходом кораблей Камимуры в голову русской колонны. Если бы я тогда знал, каким удачным получится русский экспромт, я бы наверное притормозил выдвижение отряда крейсеров...Точно так же Макаров был огорошен тем, что моя атака хвоста русской колонны, которая сломала его план боя, была вызвана не соображениями большой стратегии, а элементарной ошибкой в ночном маневрировании. Но переломным моментом стали даже не вечера взаимных воспоминаний...

Однажды я признался Рудневу, что до сих пор иногда сомневаюсь — что было бы в бою у Шантунга, отдай я приказ на одновременную торпедную атаку русских броненосцев как своими линкорами с Запада, так и крейсерами и миноносцами Камимуры с Востока. Это был единственный момент боя, когда я не был уверен в правильности своего решения в момент его принятия. Усмехнувшись русский адмирал предложил мне «переиграть сражение с этого момента». Поначалу я принял все это за злую шутку, и попытался ответить соответственно в духе — «при всем моем горячем желании, я не выпил еще достаточно саке, чтобы вывести в море десяток броненосцев, и утопить их там ради проверки моих мыслей». Рассмеявшийся Руднев предложил мне «на этот раз ограничиться простым моделированием». И любезно разъяснил, что именно он имел в виду. Поначалу, мне показалось что идея переигрывать уже состоявшееся сражение несколько глупа. Но когда Макаров рассказал, что перед битвой при Шантунге они несколько раз ее подобным образом моделировали, мне стало интересно. Морские игры уже не были у тому времени новинкой, знаменитой игре Джейн как раз исполнилось десять лет. Но русские подняли уровень детализации настолько, что рутинная проверка маневрирования и расстановки кораблей в эскадрах превратилась в настоящую отработку будущего сражения. Или, в нашем случае — переигрывание уже состоявшегося с переломного момента. На моделирование сорока минут боя у нас ушло порядка недели, пришлось даже задержать выход в море русской эскадры, но клянусь богами — оно того стоило. Тем более, с учетом того, что за противную сторону играли те самые русские адмиралы, что и в настоящем сражении. Дотошный подход русских офицеров, вгрызающихся в каждое попадание снаряда с небывалым энтузиазмом и готовых часами спорить о пробитие брони и вызванных взрывом повреждениях вскоре перекинулся и на японскую команду.