Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

— Ребята, — я провёл ладонью по ткани. — Насчёт флага. Я, кажется, придумал.

Английская баллада XII века (отрывок)

Он пришёл в этот дом,

И сказал эту речь.

И сушил над огнём

Плащ, что сбросил он с плеч.

А потом у огня

Пел он всех веселей…

…Он пришёл в этот дом,

Чтобы встретить друзей…

… - Да ты совсем ку-ку! Свастика!

Как ни странно, но активней всех сопротивлялся нововведению Андрей. Остальные в основном были просто удивлены, а кое-кто (я заметил) явно одобрил мой план нанести на флаг алую свастику с закруглёнными лопастями — знак с рукояти моего палаша.

— Если кто-то не знает, — вдруг вмешался Джек, всё это время сидевший в своей излюбленной позе: нога на ногу, ладонь на колене, — то я сообщаю: свастика — это символ солнечного света и добра. А что до нацистов… Понимаете, сами по себе символы не несут добра или зла. У них есть лишь форма и смысл, а моральными критериями их наделяют люди… Для тупых, — он улыбнулся, — объясняю: свастика красива, а нам под ней достаточно не совершать мерзостей, и всё будет в порядке.

На какое-то время настала тишина. Потом Вадим махнул рукой:

— Рисуй!

— Дай лучше я, — предложил Олег Крыгин.

* * *

Вообще говоря, я был согласен с Вадимом насчёт того, что плотничать — занятие довольно мерзкое. Но большинство наших, как ни странно, моих антипатий не разделяли, и мне уже очень скоро пришлось довольно близко познакомиться с тем, что такое трудовой энтузиазм масс.

Буквально на следующий день после нашего разговора о названии, флаге и прочем, началась весна. Классическая южная. Ночью нас всех разбудил страшенный грохот — на Марице взорвало лёд. Уже днём из пещеры было страшно выйти — в пойму реки с воем и рёвом неслись потоки, равнина до самого леса превратилась в разлив за два-три часа. Арнис с Олегом Крыгиным, ушедшие с утра на охоту, возвращались уже по пояс в воде. Через два дня всё вокруг кишело птицей, сводившей нас с ума своим гамом, а по гряде — километрах в четырёх на север от пещеры — шли и шли стада копытных. По склонам гряды трусили серые, исхудавшие за зиму, стаи волков. Какой-то самодовольный — хотя тоже тощий — медведь под наш хохот и вопли проплыл мимо на здоровенном выворотне, сидя на его "носу" со сложенными на животе лапами. Вадим пошутил, что теперь остаётся увидеть только Деда Мазая, эвакуирующего зайцев.

Деда Мазая мы не увидели, зато здорово побеспокоились — не снесло ли наш когг к чёрту в Средиземку. Выяснилось, что нет, и очень скоро я уже почти огорчился, что он уцелел.

Плотник-то из меня был никакой, это да. Но выяснилось, что для спуска когга на воду нужно копать котлован с отводным каналом.

Естественно, для этого нельзя было отвлекать квалифицированную рабочую силу. И так же естественно, что копать котлован пришлось неквалифицированным нам.

Это было убийство. Правда, песок сам по себе не промёрз и копался легко. Но копать его деревянной лопатой — это совершенно новое ощущение. я думал, что набить мне на руках мозоли — это задача практически невозможная. Конечно, таких мозолей, как у Лаури от весла, у меня не было, но попробуйте несколько лет подряд постоянно держать в руке шпагу и убедитесь, что даже уголь, положенный на ладонь, вас не сразу обожжёт…

Мозоли появились к вечеру первого дня.

Утром второго дня я подумал, что весьма опрометчиво назвал когг "маленьким". Вы не пробовали вырыть" окопчик" для автопоезда КаМАЗ самодельной деревянной лопатой?

Не пробуйте. Это долгий и трудный подвиг идиота. Даже если идиотов несколько.

Наши "корабелы" офигели от радости при виде новой игрушки. Михель ещё не оклемался толком, но всё равно притаскивался на откос, сидел на солнце и временами пытался отдавать распоряжения, из-за чего Иван начинал с ним спорить — сперва тихо и робко, но постепенно переходя на повышенные тона и взаимные обвинения, в результате чего разнимать их приходилось Джеку. Уж он-то самообладания не терял.

Помимо рытья котлована приходилось ещё работать по мелочам — например, притащить из леса мачтовую сосну, и ещё одну, из которой начали вытёсывать новое перо руля. Для поддержания бодрости духа я пытался ощутить себя Петром I на Воронежских верфях. Членушки, не получалось. В голову лез только Федька-Умойся-Грязью из романа "Пётр I", подневольно пахавший на строительстве Санкт-Петербурга.

Вечером я валился в спальник, как подрубленный. Это был плюс…

…Работы кончились на шестой день после их начала. На этот раз около котлована, в котором лежал когг, собрались все. Было солнечно, довольно тепло и вообще очень, как бы сказать, весенне; продолжали орать птицы. Несколько человек — я на этот раз был свободен — под руководством Джека раскапывали перемычку.

— Ой, я чего-то волнуюсь, — призналась Ленка.

— Тебе-то чего волноваться? — осведомилась Ирка. Разговор девчонок продолжения не имел — наши "чернорабочие" брызнули в стороны, и в котлован как-то сразу хлынула, неся с собой плитки льда, зеленоватая вода Средиземки.

Джек, весело дыша, подошёл ко мне. Я впервые видел у англичанина на лице такую улыбку и, внезапно испытав острый прилив дружеских чувство, обнял его за плечи:

— Доволен, Путешественник?

— Он ещё должен подняться, — Джек озабоченно следил за тем, как вода заполняет котлован, а когг уже начинает покачиваться.

— Поднимется, — карие глаза Ивана тоже весело блестели, — всё правильно сделано… Смотрите, начинает вставать!

Действительно, мачта, почти лежавшая на песке, отчётливо пошла вверх. И, не успел я отметить этот факт, как когг вдруг резко рванулся на днище, мачта описала дугу… и корабль встал на дне всё ещё продолжающего заполняться водоёма, поднимаясь вместе с водой.

Крепкий. Крутобокий. Наш собственный.

Дружным воплем радости разметало и закружило птиц. В воздух полетели не только головные уборы, но ещё краги, а следом — Джек, Иван и даже Михель, которого качали очень аккуратно, но с энтузиазмом. Олег Крыгин добрался до кормы, закрытой плетёнкой, а Ленка, прицелившись, с истошным воплем метнула в борт глиняный сосуд с заранее приготовленным пойлом из каких-то ягод, заорав:

— Нарекаю тебя — "Большой Секрет"!

Олег сбросил щит-плетёнку, открывая им самим вырезанные из бука и прибитые на корму буквы названия. Потом, переваливаясь по ходящей под ногами палубе, пошёл к мачте и взялся за фал. Значительно посмотрел на нас.

— Тихо! — заорал я. — Да тихо же! — и, подтянувшись, выхватил из ножен палаш, отдавая салют.

Вразнобой, но решительно засверкали обнажаемые клинки. Олег, вскинув лицо вверх, вздохнул (видно было, как резко поднялась и опустилась его грудь) и начал медленно перебирать фал руками.

Вверх поползло белое полотнище с алым разрывчатым колесом свастики. И я почти не удивился, услышав сильный, звонкий и торжественный голос Игорька Басаргина: