Владимир Булат - Лишь бы не было войны!

просиживающие в холодных мастерских, стуча зубами.

— Да, об этом мы и не задумываемся, — я убавил громкость радиоприемника.

— У меня рекомендательное письмо к Глазунову. Но сейчас поздно и холодно…

— Ты мне очень нравишься, — произнес я, трогая ее плечо, — не знаю пока за что,

но нравишься…

— А ты торопишься жить. Сколько тебе?

— Двадцать два.

— Я тебя старше, — она прищурилась. — На четыре года.

— Однако!.. Честно говоря, когда ты вошла, я дал тебе не больше пятнадцати.

— Странно это. Я ведь родилась в Талды-Кургане. Нас туда мерзавец-Сталин

забросил. Какие там жуткие морозы! У меня сестренка маленькая умерла от

воспаления легких, — на ее глазах блеснули слезы.

Я обнял ее и погладил по плечу, потом по щеке. У нее уже слипались глаза.

— Все, пора спать, — поднялся я.

Я долго целовал ее, хрупкую и легконогую. Она, казалось, была создана утолять

жажду не хуже Бахчисарайского фонтана. Зеленоватый ночник освещал наши головы,

прильнувшие друг к другу на одной подушке. А полуприглушенное радио убаюкивающе

шушукало на той же берлинской волне:

На Рейн, на Рейн, на наш немецкий Рейн,

Кто стражем хочет стать реки!

Я не был в этом мире фантомом. Я действительно существовал. Я занимал

закономерную клеточку бытия. В этом заключался мой ключевой эксперимент, который

я, пользуясь случаем, поставил в московской гостинице. Но как только я убедился

в реальности моего существования здесь, сразу же зародилось и созрело ощущение

того, что я видел свое двадцатидвухлетнее существование в "моем мире" во сне.

АВЕНТЮРА ДЕСЯТАЯ,

в которой я совершаю паломничество в прошлое и будущее одновременно.

Коммунизм — это высокоорганизованное общество свободных и сознательных

тружеников.

Краткий политический словарь.

От Москвы мой путь пролегал дальше на юг. Через Тулу, через Орел, через

полуночные Курск и Белгород, пересеча незаметно для спящих пассажиров условную

линию, разделяющую российские и украинские области, через туманно-утренний

Харьков (где на вокзале я купил свежий номер "Перца"); наконец, разъезд

Синельниково направил экспресс по последнему семидесятикилометровому отрезку

пути — в Запорожье. Я ступил на перрон в половине одиннадцатого утра

восемнадцатого мая в субботу. Я не был здесь уже четырнадцать лет. Моя поклажа,

как обычно, ограничивалась скромным чемоданом и фотоаппаратом в рифленом

футляре. Расписание электричек обещало мне длительное сидение в переполненном

зале ожидания, и я отправился побродить по городу. Очень скоро я нашел

длиннейшую в мире улицу Мира, на которой родился (я имею в виду местонахождение

роддома) — она разместила на своих четной и нечетной сторонах все архитектурные

стили российской провинции от доходных домов времен Александра III до

позднебрежневских железобетонок. Естественно, и здесь господствовал имперский

стиль, разбавленный пятиэтажками и новейшими еще строящимися домами из мелкого

оранжевого кирпича, в которых проглядывало что-то средневековое. Как всех своих

путешествиях, я приобрел в киоске карту Запорожья и долго изучал ее уже на

вокзале, закусывая мороженным в форме факелов.

Электричка тряслась по рельсам целый час, пока я не приметил уже почти стершиеся

в памяти очертания Ореховского вокзала. Густые кроны привокзального парка уже

скрывали бюст Ленина и перспективу главной улицы Орехова (в моем мире сна

называлась улицей Ленинградских курсантов, а здесь — улицей Юрия Гагарина). Я не

торопясь шел мимо частных домиков и трех-пятиэтажных домов с маленькими

балконами, прошел мимо стадиона и пункта приема стеклотары (закрытого на

переучет), мимо школы справа, где когда-то училась моя мама и откуда взбегали

тонконогие школьницы в коричневых платьицах. Через квартал от школы высился

большой универмаг, в котором со мной приключилась заслуживающая упоминания

история.

Когда мне было два года, мама впервые повела меня в игрушечный магазин и

позволила самому выбрать себе игрушку (тогда такие эксперименты еще не разоряли

родителей). Первое, что я схватил, была огромная кукла, что лишний раз

подтверждает мое неравнодушие к женскому полу уже в столь юном возрасте.

Отказавшись через пять секунд от этой идеи, я побродил по людному залу и тут

заметил нескольких игрушечных коней на колесиках, застоявшихся в ожидании

двухлетних наездников. Надо сказать, что у меня тоже был такой конь по кличке

"Бим". В полной уверенности, что это и есть мой уникальный и неповторимый Бим, я

уселся на первого же коня и победоносно поехал по магазину. Все продавцы,

покупатели и дети едва не померли со смеху. Выбрал в тот день я огромный

ракетовоз.

Все это я вспоминал, рассматривая витрины универмага в очереди за отличным

ореховским квасом, чей вкус я помнил всегда. Потом я пошел дальше, перешел на

левую сторону улицы Гагарина, обрамленной цветущими каштанами. Там был

продовольственный магазин "Березка" (нет, не валютный; от нашего уездного

городка до любой границы было не менее трех месяцев, а если никуда не

порываться, то и вся жизнь). У магазина в открытой легкой коляске сидел малыш и

держал в ручонках стебель барвинка с нежно-сиреневыми цветами. У следующего

овощного магазина "Город" ("Огород" укр.) толпились люди в длинной очереди за

прошлогодней картошкой, а столетняя бабка возле автоматов с газированной водой

продавала редиску по двадцать копеек пучок. Еще дальше на углу улиц Гагарина и

Гоголя было общежитие Ореховского сельскохозяйственного техникума, а налево —

дом моего детства, большой трехэтажный сталинский дом, какой обычно строят в

провинции для мелкого начальства. Здесь на втором этаже жил молодой человек,

которому Вальдемар рекомендовал меня в длинном и обстоятельном письме объемом со

среднюю новеллу Чехова. Я не знал его, но Вальдемар объяснил, что его дед —

чистокровный немец, так что в моем варианте истории он, должно быть, был женат

на предприимчивой крымской татарке в дальне-казахстанском городе Талды-Курган.

Друг вальдемарова детства, он дважды приезжал в Ленинград и годами переписывался

с ним. Ему-то и разрешили рекомендовать меня Вальдемару после долгого и

малоинтересного инструктажа в райотделе МГБ. На фотографиях он — высокий,

белокурый, со странной смесью на лице черт фон Караяна и Караулова.

Двадцатипятилетний комсомольский функционер с высшим астрономические

образованием (он мечтал открыть новую звезду — малый астероид — и назвать ее

именем любимой девушки). Звали его Антон Торвальденко — в пятидесятые годы