Владимир Булат - Лишь бы не было войны!

многие немцы на Украине измелили свои фамилии на украинский лад, что бы там ни

думал Гитлер. Его отец, Гунтер Карлович, был вторым секретарем пионерской

организации Орехова и очень любил возиться с детьми.

Перед тем, как войти во двор, я еще раз окинул взглядом просторную площадь

направо от улицы Гагарина, в центре которой на месте бывшей церкви стоял

огромный памятник Ленину, а дальше начинался ухоженный парк с каруселями и

качелями. Как и четырнадцать лет назад, рядом со мной был киоск "Союзпечать".

Подметавший во дворе асфальтовые дорожки среди клумб дворник-еврей осведомился у

меня, к кому, собственно, я. Я не удостоил его ответом и вошел в сырой подъезд.

Дверь искомой квартиры как раз открывала, стоя ко мне спиной, школьница лет

тринадцати с черным ранцем. Она обернулась на звук моих шагов и несколько секунд

вглядывалась в черты моего лица; я тоже не спешил.

— Ах! Вальдемар! — воскликнула она наконец.

Это была сестра Антона. Тут в полуоткрытой двери появился сам Антон в

тренировочном костюме и с книгой в руке. Меньше всего он ожидал увидеть меня.

— Вальдемар! Ну триста лет не виделись! Почему ты так долго не писал? Это ж

просто неприлично.

После первых приветствий я подал ему рекомендательное письмо и сказал:

— Пожалуйста, прочти это. Только постарайся не удивляться прочитанному. Все это

правда.

Зина, сестра Антона, как раз зашла в свою комнату переодеваться и не заметила

столь странного поведения гостя при встрече с давним другом. Столь же удивлённый

Антон тут же вскрыл конверт и углубился в чтение. Это продолжалось минут пять, в

течение которых я успел прослушать весь выпуск новостей: сообщали о терактах

голлистов в Нормандии, об успехах повстанцев на Филиппинах и о спуске на воду

нового ядерного авианосца в Северодвинске. По мере того, как Антон читал, его

лицо приобретало выражение, подобное выражению лица всех людей, посвященных в

мою тайну: он соизмерял прочитанное со своим представлением о мире. Соображал

он, видимо, быстрее, чем все они вместе взятые, ибо к концу чтения у него уже

была точка зрения на это происшествие.

— Поздравляю вас, сударь, — сказал он мне, складывая письмо.

— С чем? — не совсем понял я.

— Если бы вы пожелали, вы могли бы играть огромную роль в нашей политике.

Еще и луна не сменилась, а меня вновь втягивали в политические игрища. Я

запротестовал:

— Я нетщеславен. К тому же близкое знакомство с вашими спецслужбами отбило у

меня последние крохи политического авантюризма.

— Вас, конечно, воспринимали как аномалию… — начал было Антон, но тут вышла

Зина, и он резко сменил карты. — Ну и что там у вас, в Питере? До нас дошли

слухи о всяких вылазках… этих… недобитых… я о троцкистах говорю.

Я в точности уразумел намек и, как ни в чем не бывало, стал играть роль

заправского советского Вальдемара, подражая его словоохотливости и вычурности

стиля. Мы перешли в просторную кухню. Я достал подарки всем домочадцам (их

родителей не было дома). Антон последний раз встречался со мной (то есть с

Вальдемаром) на моей (то есть вальдемаровой) свадьбе, и еще ничего не знал о

двух вояжах Вальдемара в Германию (один из них мой). Тут я был знатоком и даже

показал сохранённый мной (дедова привычка) билет "Ленинград — Берлин", а Зине,

коллекционирующей путеводители по зарубежным городам (из всех заграниц она

побывала лишь в Стамбуле прошлым летом), подарил путеводитель по Потсдаму.

— Ты знаешь, Антон, когда Петр I впервые приехал в Германию триста лет назад, он

велел всем своим людям зашить карманы во избежание краж. И правильно сделал.

Оказывается, в Германии на каждом прилавке в магазинах лежат кипы ярких буклетов

(немцы не любят броских реклам и ограничиваются буклетами). В первый же день я

понабрал всех подряд по одной. Через два дня решил, что этого маловато будет, и

еще по одному экземпляру тяпнул. А в последний день, воровато оглядываясь на

продавцов и покупателей, втихаря стянул целую пачку брошюр насчет адриатических

курортов и новых сортов пива с сосисками…

— Намек ясен! — хохотнул Антон, достал из старинного шкафчика трехлитровую банку

пива и разлил нам по литровым кружкам, не обойдя и Зины. Банку он тут же

аккуратно вымыл и поставил сушиться на сетку над раковиной.

— Но что самое замечательное, — продолжал я, — это немецкие бани. Представь

себе, что какой-нибудь из твоих друзей приглашает тебя со всей своей семьей в

баню, где вы и оказываетесь без различия пола и возраста. Тут уж русская икра

заключает пакт с немецким пивом, а потом приглашают несовершеннолетних полек

показывать "танец осы"… не при даме будь сказано…

— Да какая она дама! — Антон не воспринимал сестру всерьез. — Ну, что? говорила

с математичкой?

— Да, она сказала, что если я буду заниматься все лето, то поставит четверку по

алгебре.

— Вот маму и порадуй, когда придет. А сейчас брысь! У нас разговор важный.

— Ну и оставайтесь! — хмыкнула она, наряженная в красивое салатное с белым

платьице, и ушла, обиженная.

Хозяин за долю секунды перевоплотился в серьезного собеседника, и, потягивая

недопитое пивко, сразу заговорил о деле:

— Если тебя смущает твоя неприкаянность, могу предложить тебе должность моего

секретаря. Я работаю в лектории по распространению научных знаний среди

старшеклассников. Кстати, а я… я там есть?!

— Не знаю… Я никогда не был знаком с человеком, похожим на тебя. Учти, что в

41 году почти всех немцев депортировали из Европейской части СССР в Казахстан.

— А, ну в таком случае, ни меня, ни моего папы там точно нет. Мой родитель с

42-го. Стоп! Но ведь у тебя же тоже папа немец.

— Его немецкая фамилия — Блюхер. По всей видимости, никому в военном Крыму и в

голову не могло прийти, что герой гражданской войны может быть немцем.

— Весьма остроумно! Ты жил этажом выше. Там сейчас обитает бывшая жена

начальника вокзала, очень хорошенькая, могу познакомить…

— Успеется.

Мы еще долго сидели и обсуждали проблемы мировой политики, пока не пришли

родители Антона: они были на кладбище, где покоилась недавно умершая прабабушка

Антона — в последние годы жизни она сама устроила себе могилку, в ухаживании за

которой проводила иногда и полдня; доходило до черного юмора: на вопрос соседки,

где прабабушка, отвечали: "На своей могилке"… (Это все мне рассказывал

Вальдемар, вешая на стену картину Глазунова в раме из поддельной бронзы).

Отец Антона имел фюрнаме детского психолога, и сразу становилось ясно, что с

детьми ему гораздо легче общаться, чем со взрослыми. Мое появление оживило