Леонид Жирков - Счастливчик

Что у меня получилось, пусть решают читатели.

Гатчина. 1796 год.

— Ваше Императорское Величество, монах доставлен!

— Приведите! Монаху куда его ведут и к кому не говорить!

— Будет исполнено Ваше Величество!

— Монаха в кабинет!

— Монаха Авеля в кабинет!

— Брата Авеля в кабинет!

— Входите, Брат Авель, не бойтесь! — Говоря эти слова, офицер снял плотную повязку с глаз инока.

— Я не боюсь господин офицер!

Монах бочком протиснулся в приоткрытую дверь.

— Ведомо ли тебе монах, кто перед тобой?

— Ведомо Государь!

— Писарь! Позови камердинера моего! Закончим сей машкерад, столь неудачный и недостойный!

Павел Петрович снял черный парик и партикулярный сюртук. Появившийся камердинер помог Государюу надеть его обычный мундир, подал и помог надеть пудреный парик с буклями.

Обратив взор на монаха, Император произнес:

— А если ведомо, то говори Государю своему единую правду.

— Я готов!

— Говорят, что ты открываешь людям, знание о грядущем, когда они спрашивают?

— Иногда открываю, Государь.

— Правду ли говорят, что ты предсказал день, час, обстоятельства кончины матери моей Государыни Императрицы?

— Правду говорят Государь.

— Сможешь ли ты монах ответить на мои вопросы о грядущем? Правдивы ли, будут твои предсказания?

— Ответить я смогу на твои вопросы государь. Как вижу я то, что будет, то и скажу. Правда ли сие, про то, не ведомо мне.

— Рассказывают, что многие барыни, почитая Тебя святым, ездили к Тебе справляться о женихах своим дочерям.

— Я не провидец и предсказываю только то, что повелевается свыше.

— Можешь ты сказать, что все, что ты видишь, оправдается?

— Пока, все что говорил, правдой оказывалось. Что далее будет, не знаю.

— То, что ты не говоришь, что предреченное тобою, наверное, совершиться, по моему разумению, только к пользе твоей. Хочу спросить тебя…

— Спрашивай, Государь!

— Каково царствие мое будет? На, какое будет походить? Как долго продлиться?

— Царство Твое, Государь, походить будет на царство, отца Твоего, продлится оно как и царство отца Твоего меньше, чем потребно Тебе.

— Что говоришь!? Как смеешь?

— Говорю то, что вижу. Ты спросил, Государь, я ответил.

— Сколько продлится державство мое? Кто против меня злоумышляет?

— Царствие Твое продлится недостаточно долго, чтобы воплотить желания и решения Твои. А злоумышляют ближние Твои.

— Кто?

— Про то, не вижу Государь, токмо вижу злодеи Твои, как есть, ближние.

Император задумался. Несколько раз прошел скрипя сапогами из одного угла кабинета в другой. Писарь склонился над листами в которых лихорадочно записывал вопросы Павла и ответы инока.

— Будут ли знать потомки мои о встрече моей с прадедом, Петром Великим?

— Будут государь. Будут знать о словах призрака прадеда твоего: «Павел! Бедный Павел!».

— Будут ли помнить меня?

— Будут Государь. К могиле твоей приходить будут многие и многие. Просить будут заступничества Твоего. Яко мученика и страстотерпца, находящегося у престола Господа Нашего.

— А держава моя, какова судьба ее будет? Будут ли войны?

— Будут войны победные, будут поражения. Будут смуты, и будет благоденствие народное. Впоследствии будут две войны неудачные. Но между ними война удачная, но плодов она принесет мало. Одна неудачная у города приморского в пределах державы твоей. Другая, тоже в городе приморском, и тоже не счастливая, но вне приделов Государства Российского, будет большая битва и в окияне — море в той войне. Послужат они к унижению Державы. Но и эти войны к славе войска державы Твоей послужат. Будет и еще одна война, но конец ее не определен…

— Мудрено глаголешь, и к унижению, и к прославлению… Но пусть! Как долго будет Держава моя…

— Все записал писарь?

— Все государь!

— Запечатай в конверт, дай я его надпишу. Проводи отца Авеля в кордегардию, да по дороге, позови адъютанта.

Секретарь вышел в двери, в которых тотчас появилась фигура флигель-адъютанта.

— Слушаю Ваше Величество!

— Монаха отправить в Соловецкий монастырь! Ежели, монах Авель станет пророчествовать вслух людям, или кому писать на хартиях, то брать тех людей под секрет, как и самого Авеля. Держать их в тюрьмах или в острогах под крепкою стражею.

Писаря моего немедля за крепким караулом препроводить в крепость Петербургскую. В разговоры с ним под страхом смертной казни не вступать. Коменданту передать, содержать в строгом одиночестве, в теплой каморе. Пищу давать добрую. Судьбу его комендант прочтет в повелении, которое будет в последствии. Сей конверт, положи в шкатулку нарочитую, поставь ее в нижней Тронной зале. Все понял?

— Все Ваше Величество!

Санкт-Петербург.1858 г.

— Мсье граф! Вы позволите мне называть Вас моим другом?

— Конечно, конечно мсье Дюма! Льщу себя надеждой, что и Вы окажете мне подобную милость.

— Я очень признателен Вам друг мой и супруге Вашей за Ваше великодушное приглашение совершить путешествие по России, я уже почти полтора месяца нахожусь в славном городе Петербурге, я очарован пейзажами города, Невой, дворцами и соборами, я очарован людьми. Вчера я имел удовольствие любоваться крепостью, расположенной напротив дворца.

— Она называется Петропавловской, а если вернее Санкт Петербургской.

— Не можете ли Вы, оказать мне одолжение, поведав какую-нибудь легенду об этой крепости? Ведь про каждую крепость, тем более, если в ней есть заключенные, непременно существуют легенды. Вы меня очень обяжете друг мой.

Граф Григорий Александрович Кушелев-Безбородко задумался.

— Вы знаете, господин Дюма, я познакомлю Вас с Дмитрием Васильевичем Григоровичем, лучшего путеводителя по Петербургу, знатока Эрмитажа, да и всех наиболее заметных частных галерей просто нет. Я думаю, у него найдется, чем Вас удивить. В том числе и легендами о Петербургской крепости Петра и Павла.