Валерио Эванджелисти - Обман

— Я, наверное, покажусь вам жестоким, но это не так. Я служу Господу и ненавижу плотскую тщету. Вы же — раба момента, как, к сожалению, многие жертвы католической церкви. Вы хотите пленять, быть красивой, словно тело — ваша истинная сущность. Вас ужасает старение тела. И вы не понимаете, что все это тяжкий грех.

До Катерины дошел только укоризненный тон монаха. Это ее чуть-чуть утешило: она почувствовала себя девочкой. И тоненьким голоском она проговорила:

— Но вы ведь любите меня, правда? Вы мне это говорили, даже поцеловали меня.

— Любовь — закон, данный Богом, и я не вправе вам в нем отказать. Но не ждите, что я поддамся плотскому искушению. Единственный путь заслужить мою любовь — это послушание. А потому подчинитесь и ревностно мне служите. Только так вы сможете заслужить мою любовь, всегда, когда я захочу ее выказать. Таковы отношения между мною и Господом. Таковы же должны быть и отношения между людьми.

— Я буду вас слушаться, я буду служить вам, как раба! — вскричала Катерина, которая из всей тирады поняла только слово «любовь» и условия ее добиться. — Я добьюсь от Турнона всего, что нужно, я заставлю Джулию пойти к нему в постель, сделаю все, что захотите. Только любите меня, прошу вас! Другого вознаграждения мне не надо!

— Вы должны доказать, что этого достойны, — нежно шепнул ей Пьетро Джелидо.

В своем бредовом состоянии Катерина по-своему истолковала эти слова. Она рванула на себе лиф платья и блузку, обнажив грудь.

— Глядите! Разве это грудь старухи? Взгляните, какая она круглая и полная! Трогайте, сжимайте, кусайте, если хотите! Она ваша!

Обескураженный Пьетро Джелидо попятился.

— Значит, вы так ничего и не поняли… — прошептал он с горечью.

В этот момент послышались удары дверного молотка и тяжелые шаги.

— Ого, какая пикантная сцена!

Эта веселая реплика принадлежала сержанту Королевского дозора, одной из двух полиций Парижа. За ним стоял отряд профессиональных гвардейцев, которых называли лучниками, хотя они не носили ни луков, ни стрел. Просунув головы в комнату, они от души хохотали, а те, что стояли за их спинами, поднимались на цыпочки.

После секундного замешательства Катерина вновь обрела ясность рассудка и, дрожа от стыда, быстро привела себя в порядок. Обида от собственной слабости была еще велика. Она наклонила голову и, придерживая руками края блузки, повернулась к вошедшим спиной и отбежала к окну.

Пьетро Джелидо сурово взглянул на сержанта.

— Что вам угодно? Разве вы не знаете, что этот дом принадлежит кардиналу?

Иронический взгляд военного оторвался от спины герцогини и остановился на священнике.

— Вы брат Пьетро Джелидо из Сан-Миньято, не так ли?

— Моя личность вас не касается. Я дипломат, и допрашивать меня может только прево.

— Это он, вот он, змей! — раздался серебристый голос.

Джулия протолкнулась сквозь ряд лучников и направила палец прямо на монаха.

— Ты ответишь за все зло, что ты причинил моей матери, грязный шпион!

Услышав этот голос, Катерина возмущенно обернулась, позабыв о том двусмысленном положении, в котором оказалась.

— Джулия, вот дурочка! Ты что, свихнулась?

Дочь, не обращая на нее внимания, повернулась к сержанту:

— Говорю вам, это Пьетро Джелидо. Думаю, у вас есть приказ, который надо выполнять.

Военный повиновался.

— Пьетро Джелидо, — отчеканил он, — именем его величества короля Франции вы арестованы.

— Но почему? — изумился священник, — В чем меня обвиняют?

— Эта девушка доказала прево, что вы поддерживаете переписку с Женевой и пропагандируете гугенотскую веру, запрещенную в королевстве.

Пьетро Джелидо побледнел.

— И вы доверяете свидетельству этой слабоумной? Вот ее мать! Допросите ее! С каких это пор инквизиция…

— Инквизиция здесь ни при чем, — прервал его сержант.

Тем временем дюжина его людей уже расположилась полукругом за спиной монаха.

— Эдикт Шатобриана запрещает богохульство. Извольте следовать за мной без препирательств.

Сдавленный крик Катерины был явно обращен к дочери. Пьетро Джелидо, опустив голову, подошел к сержанту. Потом молниеносным жестом выхватил из-под сутаны короткую шпагу и вонзил острие в плечо военного. Тот вскрикнул скорее от удивления, чем от боли. Солдаты в замешательстве упустили момент, и Джелидо метнулся к окну, вскочил на подоконник и спрыгнул вниз со второго этажа.

Солдаты бросились за ним, но натолкнулись на широко разведенные руки Катерины, которая из последних сил стремилась защитить возлюбленного. При этом движении грудь ее обнажилась, в голубых глазах зажглась решимость оскорбленного зверя. Она была на диво хороша, и гвардейцы на миг ослабили натиск. Потом ее грубо толкнули, и она упала. Первый из солдат, высунувшись в окно, закричал товарищам:

— Он поднялся, но хромает! Поймать его — пара пустяков!

Он бросился к двери, остальные за ним. Двое солдат поддерживали сержанта, перевязывая ему рану платком.

Лежа на полу, Катерина застонала, когда чей-то кованый сапог наступил ей на руку. И сразу же почувствовала на лице ласковые пальцы. Она бросила на дочь полный ярости взгляд.

— Уходи! Я ненавижу тебя.

Джулия не отдернула руки и продолжала гладить ее по лицу.

— Не говорите так! Я действовала для вашего же блага. Это чудовище вас поработило!

Катерина смогла только прошептать вне себя:

— Ненавижу, ненавижу, ненавижу! — и, совсем ослабев, потеряла сознание.

Мишель радостно показал Жюмель рукопись, которую закончил часом раньше.

— Смотри и запомни этот миг! Вот книга, которая сделает меня знаменитым и, может быть, богатым!

Жюмель, сидя с маленькой Магдаленой на диване в гостиной первого этажа, улыбнулась мужу.

— Я рада за тебя. Думаю только, что название надо изменить.

— Ну уж нет. Она будет называться «Отменная и весьма полезная брошюра для всех, кто пожелает познакомиться с изысканными рецептами».

Все так же улыбаясь, Жюмель покачала головой.

— Слишком длинно и непонятно. Продавцам будет трудно это выговорить.

Мишель нахмурился.

— Она не будет продаваться на рынках и в тавернах, как мои альманахи… Но наверное, ты права. Можно напечатать объяснение субтитром и назвать брошюру просто «Трактат о косметике и вареньях». Посмотрим, что скажут печатники.

— Вот увидишь, они примут мою сторону, — Жюмель положила девочку рядом с собой и поманила Мишеля, — Иди сюда, ты заслужил поцелуй.

Он не заставил себя просить. Поцелуй был невинным, но крепким. Мишель почувствовал себя счастливым. После возвращения Жюмель из Парижа (хотя Мишель продолжал думать, что она была в Лионе) их отношения стали близкими и нежными. Он не пренебрегал ею больше, напротив, если позволяла дочка, по крайней мере два-три раза в неделю он воздавал почести красоте жены. А она, мало того что с неподдельной страстью отвечала на его объятия, обещала больше никогда его не обманывать и показала ему письма за подписью Молинаса, которые время от времени получала. Оба они порядком сомневались, что их действительно написал тот, кого сожгли живым в Эксе. Однако догадывались, кто был их автором, вернее, авторшей. И впервые вместе смеялись над ней.