Валерио Эванджелисти - Обман

Выполняя приказ, Мишель спрашивал себя, чем он заслужил такую необыкновенную женщину. А потом решил не думать, а просто принимать этот дар небес.

Признаки появления Ульриха потрясли и Нострадамуса, и трех его спутников. Пышные невиданные растения, которые заполонили поверхность почвы, начали колыхаться и гнуться, словно их раскачивал сильный ветер. Потом появился первый ребенок. Он на ощупь прокладывал себе дорогу среди растений, не обращая внимания на сидящих на земле чудовищ. Он просто не мог их видеть: у него не было глаз, а вместо рук висели тоненькие полоски плоти.

Через миг вслед за ним появился второй. Розовое тельце прыгало на тонких паучьих лапках, а личико было вполне симпатичным. Зато на личико третьего было невозможно смотреть. Оно высовывалось из венчика огромного цветка. Тельце было все в крови, и из личика тоже сочилась кровь. Носа на нем не было, а глаза и рот терялись в переплетении пульсирующих, надутых вен.

— Что происходит? — в смятении вскричал молодой священник.

Но прежде чем кто-либо смог ему ответить, кошмар усилился. Сотни, если не тысячи детей появлялись из листвы. Одни хромали, другие подпрыгивали, третьи выползали из кустарника. У каждого имелись какие-либо изъяны, и подчас настолько абсурдные, что заставляли думать о нашествии демонов ада. Но это не были демоны: в их наивных, растерянных глазах с расширенными зрачками сквозило либо безумие, либо страх. С неба исчезли все звезды, но от окружавшей космос изогнутой и пропускающей свет поверхности шло сияние.

Нострадамус раскинул руки, приглашая спутников прижаться к нему поближе.

— Не бойтесь, — уговаривал он, — перед бедами и несчастьями всегда рождаются уродцы. А эти явно предвещают ужасную катастрофу.

Стоя на вершине скалы, человек в черном плаще, священник и женщина с содроганием глядели, как у их ног плещется море детей с различными уродствами и аномалиями. Растений было уже не видно под кучей маленьких тел. Ножки, вывернутые назад, мяли стебли, руки, слишком большие даже для взрослого, рвали головки цветов и траву. Толпа остановилась у подножия скалы и образовала сплошную поверхность из горбатых спинок. От этой массы исходило тяжкое, угрожающее сопение. Сияние начало меркнуть.

— И вы еще отрицаете, что служите дьяволу! — крикнул Нострадамусу человек в черном плаще. — Верните меня обратно в смерть!

— Вы сами не хотели умирать.

Голос человека в плаще осекся:

— Я служил Богу и никогда не думал, что окажусь в аду.

— А вы и не в аду. Настоящий ад на земле.

— Хорошо сказано, Мишель!

Голос раздался ясно и четко, словно его владелец находился совсем рядом, но он был еще далеко. Дети-уроды спешили дать ему дорогу, прихрамывая на ходу и расползаясь в разные стороны. Чтобы собрать воедино образ того, кто приближался, Мишелю понадобилось время. К нему, опираясь на длинную палку, подходил худой бородатый старик. В этот миг на темном небе зажглись расположенные пятиугольником пять звезд и небо осветилось, словно звезды родились специально, чтобы освещать старику дорогу.

Ульрих подошел к скале, и глаза его доброжелательно сияли. Он ткнул палкой в сторону Нострадамуса.

— Я знаю, ты здесь, чтобы помешать мне, но надеюсь, тебе хватает ума понять, что ничего у тебя не получится.

— Получится. Со мной они. — Нострадамус указал на своих спутников. — Помнишь, что ты сказал мне перед смертью? О слабом звене твоего замысла?

— Помню, но эти тебе не помогут. Они тебя ненавидят.

— Больше всех я ненавижу вас! — воскликнула женщина.

Дети-монстры вздрогнули, словно по ним прокатилась волна гнева.

Ульрих не обратил внимания ни на реплику, ни на существ, которые расступились перед ним.

— У них нет твоего знания, Мишель. Они ничего не знают ни об этом небе, ни о трехстах шестидесяти пяти сферах, ни о восьмом тысячелетии, ни об зонах, ни об Архонтах. Абразакс для них — не более чем имя или, на худой конец, просто число.

Нострадамус пожал плечами.

— Это не важно: хватит и того, что знаю я.

Ульрих укоризненно наклонил голову.

— Ты упрямый, Мишель, и всегда таким был.

Он указал палкой на звездный пятиугольник на небе.

— Погляди сюда. Где-то тысяча девятьсот девяносто девятый год наступает, где-то уже наступил. Единственное, что мы можем исключить, — это то, что он не наступит никогда. Если же он наступает, то я победил, и ты это прекрасно знаешь. События, описанные в твоих стихах, изменить невозможно.

Нострадамус заметил, что вспотел. Это было очень странно, потому что вечная ночь холодна.

— Если здесь победу одержу я, то никакой Владыка ужаса на землю не явится. Ты уж и подавно.

Ульрих расхохотался, а за ним уродцы, и эхо этого смеха раскатилось по вселенной.

— До чего же ты наивен, Мишель, — сказал старик, когда приступ веселья прошел, — Ты не в состоянии даже истолковать свои собственные катрены. Ты решил, что Владыка ужаса — это я. Помнишь последнюю строку?

— Помню. — Нострадамус был озадачен, но виду не подал. — Avant, Apres Mars regner par bon heur .

— Знаешь, что это значит?

— Конечно знаю. Либо до, либо после седьмого месяца тысяча девятьсот девяносто девятого года война будет править именем счастья. То есть под прикрытием доброго дела.

Ульрих насмешливо кивнул.

— Вот именно. Тогда тебе следовало бы знать, кто такой Владыка ужаса. Ну же, это не так трудно!

Морщинистое лицо Ульриха снова растянулось в гримасе смеха. Толпа маленьких монстров рядом с ним тоже залилась лихорадочным, идиотским хохотом. Наверху пять звезд соединились светящимся следом в один огромный пентакль.

— Мне очень жаль, мадам, но об этом не может быть и речи, — отрезал кардинал де Турнон, ожидая, пока расплавится сургуч в кастрюльке, которую паж поставил на огонь. — Маршал Пьетро Строцци, заклятый враг флорентийского правительства, и в самом деле отбыл на войну вместе с королем Генрихом. Но Екатерина Медичи всегда поддерживала врагов Козимо во Франции. Я помню, как она расплакалась, узнав об убийстве Лорензаччо в Венеции. Как же я смогу просить ее об амнистии Пьетро Джелидо, правой руки Козимо?

Катерина Чибо-Варано почувствовала, как глаза наполнились слезами. Она поморгала, чтобы стряхнуть их с ресниц, но они потекли еще сильнее. Влюбившись, она стала слишком чувствительной. Чтобы скрыть смятение, ей пришлось наклонить голову.

— А герцог де Гиз не может вмешаться? Он как раз вошел в силу при французском дворе. Не думаю, чтобы его совсем не интересовало, что происходит в Венеции…