Лауро Мартинес - Лоредана

Как только я смогла говорить, я сказала ему, отступив за кровать, что его слова гнусны и противоестественны, что Марко не мог одобрить такого поступка и в любом случае не имел права так делать, а Агостино со смехом повторял: «Где же твой муж, где он?» Действительно, где? Я снова стала кричать и звать Марко, пока Большие Руки не схватил меня и не бросил на кровать лицом вниз, затем, придавив меня коленом, связал мне руки чулком, который сдернул с меня. Он сильно ударил меня по спине, чтобы я перестала извиваться, и все время просил меня замолчать: он-де окажет мне большую услугу и не обидит меня. Я к этому времени так охрипла, что перестала кричать и только плакала, надтреснутым голосом, говоря ему, что он совершает преступление, что, когда мой отец и семья узнают об этом, он поплатится головой. Я говорила еще что-то, но ничто не могло его остановить, я его не видела, а он лег на меня, раздвинул мне ноги и, несмотря на мои проклятия и крики боли, вошел в меня.

Но это было еще не все. Когда он закончил и мои ноги и юбки были в крови, а я всхлипывала, как дитя, мне показалось, что я слышу, что Марко приказывает мне замолчать. Я подняла взгляд и увидела его – он стоял в дверях, он стоял там все это время и все видел, а теперь он улыбался Большому Агостино, который твердил: «Перестаньте, мадонна Лоредана, перестаньте плакать, у вас ведь была брачная ночь, мы отведали ваших сладких ягод, а вы стали замужней женщиной, по-настоящему замужней, гордитесь этим, и однажды, возможно, вы станете матерью благородного семейства».

Это в точности его слова, они врезались мне в память, и чем дольше он говорил, тем больше усмехался Марко, он даже хохотал. Вы можете в это поверить? А что же я, что я чувствовала, как вы думаете? Я скажу вам. Сперва – ужасный стыд, я сжимала зубы, я хотела заползти в большой сундук и умереть там, но в следующий момент, и этот момент наступил быстро, я почувствовала смертельный гнев и ярость. Марко одобрил все, что случилось, он этого хотел, он хотел этого, а я хотела увидеть его лицо изрезанным бритвой, его красоту изрубленной на моих глазах, ту красоту, что так обожал Большие Руки, и я хотела, чтобы этому человеку отрезали его гордый член.

Боже, даже сейчас, спустя двадцать лет после того, как это случилось, я начинаю плакать и не могу писать дальше.

Мой собственный муж, мой спутник в течение трех месяцев, каждому желанию которого я всегда подчинялась и к каждому совету которого прислушивалась, ни одного резкого слова не было сказано между нами за все это время, святая Мария Матерь Божия, как называется то, что он сделал? Подстрекатель. Вот как. Мой собственный муж был подстрекателем этого темного дела.

Вам ведь не каждый день рассказывают на исповеди такие истории, отец Клеменс? Так слушайте далее. Через какое-то время (а что случилось в это время, вы еще увидите), когда между этими двумя началась ссора и Большие Руки рассердился на Марко, он сказал мне, что они с Марко заключили соглашение в тот самый день, когда он напал на меня. Он будет спать в одной постели с моим мужем, если он лишит меня девственности, но Агостино согласился на это только при условии, что Марко поможет ему держать меня или будет стоять рядом и смотреть, что Марко с радостью и сделал, а поскольку я была глупа и невинна, как агнец на заклании, мне потребовались месяцы, чтобы это понять. Мой муж отдал меня Агостино, чтобы тот лишил меня девственности, и когда это произошло, Марко не о чем было больше беспокоиться и нечего стыдиться, но труды Агостино были платой за позволение возлечь с прекрасным Марко. Я была Венецианским каналом, водным путем к Марко. И это мой муж, ангелоподобный Марко, названный в честь покровителя нашего города!

Итак, в ту ночь, мою ужасную первую ночь, я мучительно размышляла, что делать на следующее утро, и придумала вот что – собрать вещи и уйти с виллы, из Асоло, поспешить в Венецию и рассказать все отцу. Поступить так подсказывали мне добродетель, стыд и честь, но сделать это было нелегко. Я заперлась в комнате и не стала спускаться к ужину, меня тошнило от стыда и отвращения. Наутро я не вышла к завтраку, чтобы мне не пришлось больше бороться и кричать или делать что-то еще, что они придумали, я ведь знала, что мы одни на вилле, потому что Джованни и Дария должны были вернуться позже. Я хотела покинуть этот дом, ибо один их вид вызывал во мне желание разорвать их голыми руками, но порой я чувствовала себя сломленной и причитала, как ребенок. Меня опозорили, обидели и посмеялись надо мной, надругались над моей женской сущностью на глазах у моего довольного мужа, и меня раздирала ненависть, сама не знаю, откуда взялась во мне такая ярость, но в то же время я чувствовала себя беспомощной, и вы поймете почему, когда услышите, что эти двое сказали на следующее утро.

Вот их слова: «Только скажи своему отцу, и мы объявим, что тебе требуется помощь врачей и священников, что твое сознание помутилось, что ты грязно лжешь, ты ведь ничего не говорила три месяца, ха-ха! На нашей стороне будут слуги, и оба брата Марко, и семья Агостино, и через пару дней о твоем позоре узнает вся Венеция, ты не можешь допустить такого скандала, дурочка. Кто может себе такое позволить, а тебе – после истории с непристойным недугом твоей сестры – не стоит об этом и думать. Мы не остановимся, пока ты не будешь полностью опозорена и не отправишься коротать свои скорбные дни в монастырь, ха-ха-ха. Мы знаем, что у твоего отца повсюду друзья, и в Совете Десяти, и в Сенате, и у дожа – что ж, прекрасно, bene, кто этого не знает, но неужели, мартышкины мозги, ты думаешь, что у нас нет друзей? Ты когда-нибудь слышала о домах Контарини и Барбариго? Ты не успеешь нанести нам ни малейшего вреда, как мы разрушим всю твою жизнь».

Я снова должна отдохнуть, мои пальцы болят, так сильно я сжимаю перо.

Вот что они сказали, отец Клеменс, и на этот раз они не шутили и не были пьяны, они злились, а лица у них были темные и ожесточенные. Я проводила целые дни, запершись в комнате, меня мутило, и я не знала, что делать; Дария приносила мне воды и что-нибудь поесть, и я скорее доверилась бы дьяволу, чем сказала что-нибудь ей, этой притворщице с ее показной заботой и беспокойством. Она и ее муж были пленниками Марко, потому что он знал о них что-то ужасное и преступное, не знаю, что именно, но я часто слышала намеки от Марко, вот они и были полностью в его распоряжении, а ведь я дожила только до четвертого месяца этого проклятого брака. Не знаю, как мне все это выразить, ведь вы видите, что я не умею писать много, мне никогда не приходилось так много писать, разве что когда занималась своим любимым делом – переписывала для отца счета с фермы и документы по аренде, да ведь в них только цифры и слова одни и те же. Но вернемся ко времени сделки моего мужа с Агостино Большие Руки, да, сделки, а как еще это назвать?