Александр Владимиров - Волонтер: Неблагодарная работа

— Приятель князя Ельчанинова, — сообразил Александр, — ну, и как там наш князь?

— Уехал в Москву. Хочет поговорить с Петром Алексеевичем, чтобы вас освободили.

— Значит, они дождались, когда он уедет, — вздохнул капитан-командор, — и только после этого арестовали вас. И давно он уехал?

— Утречком. Яшка Кольцо проводил его на причал…

— Значит, воевода опасается князя. Не зря! Вот только теперь вытаскивать отсюда нужно не одного меня, а еще и вас. Андрей признайтесь мне, только честно — Вы иноземец?

— В какой-то степени да. Я эстляндец.

— Почему же вы не сказали об этом раньше?

— На то был приказ Петра Алексеевича.

И Андрей поведал капитан-командору свою историю. Как он оказался около Нарвы. Плен и непонятное внимание к его персоне государя московского. Знакомство с князем Ельчаниновым, «дурацкая» работа ассенизатором, вербовка в Преображенский приказ, путешествие в Архангельский городок. Золотарев умолчал только о знакомстве с Яшкой Кольцом да Ивашкой Рваное ухо. Не хотелось говорить, кто они такие. Какой бы не был хороший человек Ремизов, но все равно не понятно, как он относится к бывшим разбойникам, а уж тем более стрельцам.

— Жаль, что Петр Алексеевич из вашего происхождения сделал тайну, — молвил капитан-командор, — сейчас бы не было этой ситуации. Вы были бы на свободе.

Андрей промолчал. Объяснять, что если бы государь поступил по-другому, то и события пошли бы другим путем. Но тогда, когда Петр Первый принимал свое решение, поступать нужно было так, а не как не иначе.

— А вы то капитан-командор, почему здесь оказались? — поинтересовался Золотарев.

— Извет подьячего Григория Истомина, — молвил Ремизов, — Как-то узнал сей злодей о моем плане посадить шведские корабли на мель с помощью нашего лоцмана. Вот и написал, собака, что, дескать, хотел Иван Рябов провести парусники по корабельному пути, аж до самого городка Архангельского. А сделал он сие по-научению капитан-командора Александра Ремизова. Ну, а у воеводы Прозоровского давно на меня зуб имелся, а тут такой повод. Грех не воспользоваться.

— Да же не посмотрел на ваше ранение?

— А что ему мое ранение. Лекаря ко мне заморского прислал, да на этом все почести и закончились. Думаете, почему я вас Андрей спросил, что вы иноземец? Так из праздного любопытства? Видите ли, вас князь Прозоровский почему-то принимает за шведа! Как случилось, что ваше инкогнито им раскрыто?

Андрей пожал плечами. Неожиданно ему захотелось курить. Он поднял с земли кафтан и достал оттуда кисет. Потом, как советовал капитан-командора, отыскал сено, что было свалено в углу у дверей. Постелил его недалеко от Ремизова. Закурил.

— Вы курите? — спросил капитан-командор.

— Да.

— Не дадите покурить, а то с момента ареста не удалось ни разу это сделать. У меня все отобрали. Почему это не сделали у вас?

— Знать бы, — вздохнул Золотарев. Он сделал несколько затяжек и протянул трубку капитан-командору. Тот пустил колечко и выдал вздох облегчения.

— Так вы Андрей так и не ответили на мой вопрос, — произнес он, возвращая трубку, — Как случилось, что ваше инкогнито им раскрыто?

Золотарев вздохнул и рассказал, о том, как их шар свалился в воду, а он, по инерции очнувшись, спросил на своем родном языке: «Где я?».

Капитан-командор хотел, было что-то сказать, но дверь скрипнула. В проеме появился здоровенный мужик с закатанными по локоть рукавами белой рубахи.

— Золотарев! — Проревел он, — Воевода батюшка желает с тобой побеседовать.

Андрей поднялся с сена. Подумал немного и протянул кисет капитан-командору.

— Поберегите его для меня, — сказал он. — Если не вернусь, оставите себе. Накинул кафтан и последовал за катом.

Князь-воевода чувствовал себя здесь хозяином. Ему удалось убедить архиепископа Афанасия в том, что капитан-командор, а также вор Андрейка Золотарев — являются государевыми преступниками, что втерлись в окружение Петра Алексеевича с помощью обмана и хитрости. Правда сначала злоумышленником был только Ремизов, но после чудесного возвращения племянника им стал — Андрей Золотарев, который как теперь выяснилось, таковым и не являлся. Когда-то злодей должен был совершить ошибку, вот он ее невольно и совершил, выдал так сказать с головой.

Все думали, что он русский, а он ворог финном или даже может быть и шведом является.

Воевода расстегнул верхнюю пуговку на кафтане. Попросил для начала притащить кваску, и только потом приказал заплечных дел мастеру привести арестованного. Пока те не вернулись, вытянул ноги и зевнул. Может, и задремал бы, да вот только дверь скрипнула.

Андрея втолкнули в помещение с низким белым потолком, где человеку ростом чуть выше Петра Алексеевича пришлось бы стоять согнувшись. Яркий свет пробивался через большое окно, прорубленное в стене. За столом, развалившись и вытянув ноги, сидел Алексей Петрович Прозоровский собственной персоной. Казалось, что он дремал. На столе возле него кувшин с квасом. Золотарев невольно облизнулся, и сразу же захотелось пить.

— Ну, входи, — молвил воевода. — Хоть ты и ворог, присаживайся. Ведь разговор, я так полагаю, нас с тобой будет долгий.

Андрей огляделся и увидел табурет. Ему даже почудилось, что находится он сейчас в двадцать первом веке. Медленно опустился на него. Воевода посмотрел на ката, и тот удалился из помещения, закрывая дверь.

— Ну, рассказывай, — слащавым голосом, проговорил Прозоровский, — кто таков и каким образом в наших краях оказался?

— А как будто ты не знаешь князь, — молвил в ответ Андрей. — Чай не первый день в городе проживаю.

— И то верно, — согласился воевода. — Будем считать, что как ты сюда попал мне известно. Тогда будь добр! — тут Алексей Петрович стукнул кулаком по столу так, что квас, выплеснулся из кувшина. — Кто таков?

Андрей облизнулся, что не ускользнуло от пристального взгляда воеводы. Тот пододвинул кувшин и молвил:

— Пей! Да отвечай.

Золотарев жадно схватил кувшин и сделал несколько глотков. Холодный напиток убил в нем чувство жажды. На душе вдруг стало хорошо.

— Андрей Золотарев. — Молвил он, отодвигая кувшин.

— Это ты мужикам изъясняйся, а мне правду говори. Знаю, что иноземец.

— А если знаешь так, что осведомляешься?

— Дерзишь! — вскричал воевода. — Ты не в том положении, чтобы дерзить! Кто таков?

— Андрес Ларсон!

— А, швед! — потирая ладони, молвил Прозоровский. — Так и думал. Прав оказался Семен, когда сказал, что говорил ты по-немецки. Сразу племянничек в тебе немца [54] 54 — немцами в Московском государстве называли всех иностранцев. признал.

— Вот только не немец я, а уж тем более не швед. Я — эстонец. И этим горжусь.

Воевода переменился в лице. Этот эстонец, как себя обозвал эстляндец, был еще тот, такому палец в рот не клади — откусит руку по локоть. Ну, не чего Прозоровский тоже не лаптем щи хлебает.