Александр Владимиров - Волонтер: Неблагодарная работа

Дальше только воевода вопросы задавал. В основном пытался бить ими прямо в лоб. Да только у Ларсона, тот железным оказался. Андрес отвечал, да все не так как хотелось бы князю. Признался, что о планах капитан-командора знал. Ведал, что эскадра сядет на мель, еще задолго до приезда в Архангельский городок (тут Андрей явно скривил душой, знал, то он знал, да не помнил, покуда с поручиком Крыковым не познакомился). А то, что шар во время боя вдруг полетел, это не его вина — а племянничка.

— Ребенка лучше надо было воспитывать, — зло проговорил Ларсон. — В дисциплине. И ремнем стегать, когда вдоль лавки лежит, а не поперек.

Последние слова явно не пришлись по душе воеводе. Лучше бы Андрес не грубил, а так тот в сердцах вызвал палача, и приказал продемонстрировать сию науку на само Ларсоне.

— Ты у меня погрубишь, — проворчал Прозоровский, когда дверь закрылась, — я тебе покажу, как старших уму разуму учить. Экий смельчак нашелся.

Иван Рябов и сам не мог вспомнить, как на берег выбрался с Дмитрием. Лишь только там обратил внимание, что паренек не дышит. Перекрестил его, да стал могилку копать.

— Был ты Митрий сиротой, — молвил он, опуская тело в землю, — так сиротой и погиб.

Закопал, крест из веток сделал. Вколотил его в могилку. Возвращаться в город не посмел, как будто беду почувствовал. Ушел в сторону острова, где коч его остался. Пока искал то да се, на сердце вроде отлегло.

Уже под парусом на пятый день после баталии вернулся в Архангельский городок. От мужиков, что были на пристани, узнал — капитан-командор арестован князем-воеводой за измену. Дескать, послал лоцмана, который должен был привести флот вражеский к городу по корабельному пути. Да, мол, у шведов ничего из этого не вышло. То ли они кормчему не поверили, то ли тот корабельный путь знал не так уж хорошо.

— Брешет ваш князь воевода! — Вскричал Рябов. — Не виновен капитан-командор ни в чем. Да и кормщик специально корабли те на мель посадил!

— А ты откуда сие ведаешь? — спросил один из поморов.

— Так тем кормщиком — я был. — Ответил лоцман и пошел прочь.

Вечером того дня, прихватив харчей у Евдокии, Иван направился к монастырю. Там он сдался Георгию Животовскому.

Дни в темнице тянулись медленно. Последним, кто оказался здесь, был Иван Рябов. Он пришел сюда сам. Как и Ремизов с Золотаревым, кормщик тоже побывал на допрос у Прозоровского. От батогов спася, благодаря совершенному подвигу, а вот темницы избежать — не удалось, да честно признаться, лоцман и не стремился. Сознался, что ослушался приказа воеводы, да и косвенно виноват был в смерти Дмитрия Борисова.

Когда же он оказался в камере вместе с капитан-командором и сержантом Преображенского приказа, Иван облегченно вздохнул, положил на пол узелок, развязал:

— Это вам Евдокия послала, — молвил он, — чай батюшка воевода харчами вас не балует.

— Батюшка воевода, — то ли с насмешкой проговорил Ремизов, — знаю, что он думает по поводу твоего подвига. Тут и семи пядей во лбу иметь не надо. — И он, изобразив голос Прозоровского, проговорил, — Будь на месте Митьки с Ивашкой, Сидорка да Карпушка, то, наверное, тоже не оплошали бы, чего же ради смотреть на Рябова, как на чудо морское? За выполнение долга не требуется особой благодарности.

Все засмеялись. И это было первое, и как потом выяснилось, веселье в темнице, далее жизнь потекло скучно и блекло. Иногда приходила Евдокия, каким образом она проникала в застенки, было только ей одной ведомо. Заглядывал Яшка Кольцо, репрессии, которых опасался эстонец, прекратились сразу же после ареста Рябова, словно целью всего этого, было взятие под стражу именно капитан-командора Ремизова, а уж Андрей да Иван попали под горячую руку. Оба гостя, женщина да бывший разбойник, приносили им поесть. Бывало, и Григорий Животовский заглядывал. Присаживался на сено да рассказывал, что на белом свете творится.

Вот так и тянулось время, пока в годовщину Нарвского поражения в темницу не заглянул Яшка Кольцо. Принес он прискорбные вести. В лесах, в том направлении, куда летом улетел воздушный шар, был обнаружен мертвый и растерзанный Ивашка Рваное ухо.

— От судьбы видно не уйти, — проговорил служивый, — медведь его. Видно не зря в народе пословица ходит, что бог троицу любит.

На вопрос Андрея, как того удалось опознать, ведь времени вон, сколько прошло, Яшка ответил:

— Так по фиолетовому кафтану да голубому камзолу. Такие сам знаешь, только летчики носили.

— Носили? — переспросил Золотарев.

— Так ведь воевода запретил подниматься в небо на воздушном шаре, — вздохнул Кольцо. — Теперь одна надежа на князя нашего — Силантия Семеновича.

Когда Яшка ушел, Андрей признался капитан-командору и лоцману, что в Московском государстве он уже год.

Следующим праздником, только теперь общим для всех троих был Новый год. Сейчас он сильно отличался, от празднования в прошлый раз. Единственным утешением для арестованных было вино, что принес Животовский. Сам же Григорий праздновать отказался, сославшись на дела служебные.

В следующий раз он появился в середине января, не один, а с солдатами. Парни подняли капитан-командора, и неспешно повели к дверям.

— Государь воеводу Прозоровского приказал арестовать, — проговорил Животовский. — Фёдора Матвеевича Апраксина архангельским воеводой назначили. Вчера в городок прибыл, сегодня капитан-командора к себе требует. Ремизова увели, дверь закрылась.

— Ну, наши мученья закончились, — молвил Иван, но Андрей отрицательно покачал головой.

— Если это дело рук князя Ельчанинова, — проговорил эстонец, — то он вряд ли знает, что мы с тобой арестованы. Даже будет Александр Ремизов настаивать на освобождении, вряд ли Апраксин согласится выполнить его просьбу. Нас освободить сможет только сам Петр.

Сказал и замолчал. Лоцман взглянул на него и понял, что тот был как никогда прав.

Фёдор Матвеевич вот уже час просматривал документы бывшего воеводы Архангельского городка — Прозоровского. Больше всего его интересовало дело капитан-командора. По словам князя Ельчанинова, служаки из Преображенского приказа, арест Александра Ремизова — недоразумение. И сей уважаемый полководец, наоборот сделал все возможное, чтобы спасти город от шведского погрома. Ну, тут все ясно, сделал вывод для себя Апраксин, освобождать капитан-командора так и так придется. Неясность была в отношение неких Золотарева и Рябова. Первый состоял в Преображенском приказе, и числился в записках бывшего воеводы не иначе как шведским шпионом, обманом, втершимся в доверие государя. Ну, тут еще бабка надвое сказала, решил Федор Матвеевич, вон и Лефорт был иноземцем, но это ведь не значит, что он что-то плохое сделал. Сейчас многие шведы на службу к Петру пытались угодить, тот же Паткуль. Второй, некто Рябов, кормщик. Именно он и посадил два шведских корабля на мель, прям напротив строящейся цитадели аккурат под русские пушки. Подвиг, а кто спорит. Наказан был воеводой только за то, что ослушался приказа Прозоровского, а значит и государя, не выходить в открытое море. Но с другой стороны выполнял приказ капитан-командора, который тоже действовал от имени Петра Алексеевича. Вроде обоих отпустить из темницы на свободу можно, да вот только личного распоряжения монарха в отношении их нет. Вот насчет капитан-командора указ существует, а на счет их нет.