Иван Евграшин - Стальной Лев Революции. Начало

После этой мысли я невесело рассмеялся, но, как говорил один мой знакомый, пришла пора определяться. Выбор был, в принципе невелик. Вариант первый — быстро все закончить, благо знаю, где браунинг лежит. Вариант второй — надо работать. Иначе, зачем я столько читал и думал?

«Раз уж я здесь, да еще и являюсь видным большевиком, Председателем Реввоенсовета, соратником Ленина, членом ЦК и так далее и тому подобное, то почему бы мне не попытаться что-то поменять в этой истории?»

Тем более что я давно уже был за красных, а все происходящее не противоречило моим убеждениям.

Обдумывание не заняло много времени. Так как стреляться мне совсем не хотелось, был выбран вариант — работать.

После того как я принял решение, стало много легче. Тем более что я не один. Часть Льва Троцкого, которая была во мне, исправно подсказывала что-то, соответствующее обстановке. А мои знания, да еще помноженные на его знания и опыт — это Сила, которая может горы свернуть.

«А может и пшиком закончиться», — одернул я себя.

Все время пока секретарь не пришел меня будить, я размышлял о том, что я помню о ближайшем времени. В декабре случилось одно очень важное событие. Войска адмирала Колчака, в двадцатых числах декабря, взяли Пермь с громадным количеством различных запасов, что стало серьезным ударом для молодой республики Советов.

Вот именно это надо было попытаться предотвратить.

— Миша, сделай мне чаю, чего-нибудь перекусить и зови командиров на совещание через полчаса, — обратился я к Глазману, вошедшему в купе, и после его ухода, сказал уже себе. — Нечего разлеживаться. Время не ждет.

На совещании, начавшемся через полчаса, я в основном молчал и, слушая доклады, пытался вникнуть в обстановку. Оказалось, что едем мы в Вятку, которая уже три дня как подчинилась Центру, перестав быть отдельной Вятской Республикой. На фронтах было тяжело, единственным плюсом стал уход немцев с Украины, которую теперь надо было занять. На Юге с переменным успехом, шли бои с Донской армией, на Востоке — с Колчаком, который медленно, но верно, продвигался к Перми. Под Уфой шли бои. Красная Армия медленно продвигалась к городу. В Архангельске, Мурманске, Баку, Одессе, Владивостоке находятся силы Антанты, которые помогают контрреволюции.

Потом начали докладывать про выступления казаков, саботаж, восстания крестьян, предательство военспецов, продразверстку, формирование новых частей, производство вооружений, боеприпасов, зимнее обмундирование для армии и еще по множеству проблем.

В общем, положение было достаточно грустное, но при этом, наступать Красная армия умудрялась по всем фронтам и на множестве направлений.

Совещание длилось долго. К его концу у меня уже выработалась концепция дальнейших действий. Я решил, что сейчас необходимо разгромить Колчака. Для этого необходимо было сосредоточить превосходящие силы на Восточном фронте, что могло получиться только в случае замедления темпов наступления или переходом к обороне на других фронтах. Планируя, пока еще в голове, операцию по разгрому Колчака, я начал отдавать распоряжения. Некоторые принятые мною решения тотчас же оформлялись в виде телеграмм и отправлялись для выполнения. Тексты мне в основном подсказывал Троцкий. Особенно он выручал меня в моменты, когда я произносил нечто вроде «системный анализ сложившегося положения, подразумевает следующий алгоритм решения проблемы» и записывающий за мной Глазман и присутствующие на совещании, начинали недоуменно на меня коситься.

Пока телеграфисты стучали, я проанализировал отданные распоряжения, и подумал о том, что, если нужная информация завтра поступит, то можно будет уже принять какой-то определенный план действий в отношении Колчака.

Когда совещание закончилось, было уже поздно.

Я поужинал и лег спать, решив, что, во-первых — утро вечера мудренее, а во-вторых — до завтра все равно ничего не поменяется.

С этими мыслями я и уснул.

5 декабря 1918 года. Вятка.

В Вятку поезд прибыл около семи утра. Я проснулся в шесть часов, часть неуемной энергии Троцкого видимо передалась мне, я просто не смог спать дальше. Мозг моментально включился в работу, и я начал обдумывать дальнейшие действия. За ночь информация «переварилась» и теперь думалось легче. Чувствовал я себя на удивление прекрасно. Умывшись и одевшись, вызвал секретаря и назначил совещание на семь тридцать утра.

Выслушал срочные доклады и донесения, отдал необходимые указания. В этом мне опять помогала память Троцкого.

После совещания необходимо было ехать на митинг и, что самое главное, выступать на этом митинге.

Я не мог в полной мере полагаться на главный дар Троцкого — способность воздействовать на своих слушателей эмоциональными речами. Я не был уверен, что мне удастся «спуститься к толпам перепуганных солдат, и вылить на них потоки страстного красноречия». Лев Давидович постоянно выступал перед красноармейцами. И не только он, тридцать семь агитаторов, которые его повсюду сопровождали, тоже постоянно выступали на митингах, агитируя войска.

Помочь могло только одно. Я знал, что Троцкий превращал свои выступления в драматические спектакли, которые надолго запоминались солдатам. Ритуал выступлений сложился после Казани и оставался неизменным во время всей Гражданской войны.

Он был таков.

Как правило, Троцкий опаздывал к назначенному сроку своего появления на сцене. Когда беспокойство, вызванное отсутствием оратора, накапливалось до предела, Троцкий врывался на сцену в сопровождении ординарца. В черном кожаном плаще, имевшим покрой офицерской шинели, он быстрыми шагами подходил к краю сцены, резким движением обеих рук распахивал шинель и на мгновение замирал. Сидящие в зале видели в свете лучей красную подкладку шинели, фигуру человека в черной кожаной одежде, выброшенный вперед клок бороды и сверкающие стекла пенсне. Гром аплодисментов и крики приветствий были ответом на эту мизансцену.

Обращение Троцкого к «демоническому», «мефистофельскому» образу отвечало, как он считал, эстетике революции, эстетике беспощадного разрушения старого мира. И в этом он, несомненно, был прав. Это образ импонировал определенным настроениям собравшихся бойцов, отправлявшихся в «последний, смертный бой», чтобы разрушить «весь мир насилья» и уничтожить, соответственно, все, что мешает создать наш новый мир международного братства, в котором кто был ничем, тот станет всем.

Главное с чертовщиной не переборщить.

Основной упор надо делать на русский патриотизм, помнить, что обращаешься к простым красноармейцам, и говорить то, что хотят услышать собравшиеся, простыми словами и превращать настроения собравшихся на митинг красноармейцев в яркие фразы-лозунги.