И Намор - В третью стражу [СИ]

— Выпьем кофе? — предложил Баст, когда они добрались до деревни.

— Да, пожалуй, — улыбнулась она в ответ. Настоящая немецкая жена должна улыбаться мужу, показывая, что у них все в порядке.

Они оставили лыжи у крыльца, и зашли в дом. Это был маленький деревенский трактир, не баловавший посетителей разнообразием закусок и горячих блюд, но зато предлагавший путнику то же отношение, что получали и собиравшиеся здесь по вечерам местные жители. Ну, а семейство Шаунбург и вовсе не было "случайными прохожими". Замок Риттеров Шаунбург стоит в долине как бы ни дольше, чем существует эта деревня.

Вильда спросила еще горячего шоколаду, а Баст, сидевший напротив, пил кофе и раскуривал сигару. Рюмка коньяка, стоявшая перед ним, оставалась нетронутой.

— Вильда, — сказал Баст, становясь серьезным, и фрау Шаунбург неожиданно поняла, что вся эта лыжная прогулка была задумана с одной только целью: поговорить с ней о чем-то чрезвычайно серьезном. — Обстоятельства принуждают меня на некоторое время покинуть Германию.

— Что значит, покинуть? — тихо спросила Вильда, зная как минимум полдюжины людей, которых "обстоятельства" уже принудили покинуть Германию. Конечно, Баст фон Шаунбург не был социал-демократом, как Людо Ройф. Разумеется, он был чистокровным баварским дворянином, а не евреем, как Карл Берг. Однако, насколько ей было известно, от ее собственного дяди Франца фон Эппа – человека, не склонного к пустой болтовне, — в свое время Баст был близок к Герману Эрхардту, год назад бежавшему в Австрию, да и Рэма он, кажется, знал лично. Так что фраза, произнесенная сейчас Бастом, могла означать многое.

— Не то, что ты подумала, — покачал он головой. — Ты никогда не спрашивала меня, Ви, где я работаю и чем занимаюсь. — Продолжил он, глядя ей прямо в глаза. — Должен сказать, я тебе за это благодарен, потому что мы живем в такое время, когда есть вещи, о которых нельзя рассказать даже жене.

— Ты...

— Я работаю для Германии, — ответил он на вопрос, которого не дал ей задать, и уточнил, чтобы не оставалось место сомнениям: — Я предан фюреру и партии, членом которой являюсь. Но у каждого свой путь служения, и то, чем я занимаюсь, крайне важно и крайне секретно.

— Это опасно? — спросила Вильда, начиная догадываться, о чем они говорят.

— Я написал завещание, — вместо прямого ответа, сказал Баст. — И отдал все необходимые распоряжения. Если со мной что-нибудь случится, ты ни в чем не будешь нуждаться.

— А...

Но Баст вел свою линию, и сбить его с мысли было невозможно.

— Если ты вдруг забеременела сегодня, то мне бы хотелось, чтобы девочку звали Брунгильда, а мальчика — Конрад.

— Когда ты уезжаешь? — Спрашивать о чем-либо другом было, судя по всему, бессмысленно.

— Сегодня, — он поднял, наконец, рюмку, понюхал и выпил коньяк.

— Куда ты едешь, — она не знала, радоваться ли случившемуся, или плакать. — Или это тоже секрет?

— Нет, это не секрет, — Баст вернул рюмку на стол. — Я еду в Амстердам.

Баст сел за руль. В принципе, можно было ехать: мотор уже разогрелся, да и причин задерживаться в имении у него не было. Однако он медлил, смотрел вполоборота, на вышедшую его проводить Вильду. Она была красива, и все время их знакомства он пытался убедить себя, что эта зеленоглазая и рыжеволосая – мед и красное вино – стройная женщина должна вызывать у него бешеное желание. Не вызывала, хотя была на его взгляд куда как красивее всех прочих известных ему женщин. Она действительно хороша: изумрудный блеск больших глаз и червонное золото волос. Он мог ею любоваться, и любовался, но не хотел ее, даже когда она представала перед ним во всей своей царственной наготе. Увы, и эта попытка оказалась неудачной, и Баст фон Шаунбург был даже рад, что начальство решило направить его в Нидерланды. В конце концов, лучше рисковать своей головой, играя в опасные игры рыцарей плаща и кинжала, чем разрушать себе душу несбыточным желанием быть как все. Увы, но член НСДАП с 1928 года, сотрудник СД гауптштурмфюрер СС Себастиан фон Шаунбург "западал" только на золотоволосых мальчиков, знал это и страдал, не имея возможности, ни удовлетворить свою страсть, ни изменить ее направленность.

Из газет:

Прибывший из Наталя Гидросамолёт-гигант "Lieutenant-de-Vaisseau-Paris" приводнился в Фор-Дё-Франс...

Большое возбуждение в румынской общественности вызвали недавние разоблачения шпионской деятельности немецкой тайной полиции

Рассматривая взаимоотношения Польши с её соседями, газета "Курьер Варшавски" подводит грустный баланс: "На юге у нас нет хороших взаимоотношений ни с Чехословакией, ни с Румынией, как и со всей Малой Антантой. На севере длительный спор с Литвой принял формы раздора со всем Балтийским союзом (Литва, Латвия, Эстония). Вызывает наши опасения и то, что на западе мы имеем очень обманчивую дружбу с Третьей Империей.

В редакционном коридоре Дмитрий буквально с разбега столкнулся с Ореховым [20] 20 .

— Миль пардон, Василий Васильевич! Ради Бога, простите! Мне нельзя быть таким рассеянным. — Сказал он, остановившись и вежливо склонив голову в знак извинения и приветствия.

— Полноте, Митенька. Не казнитесь, — Отечески усмехнулся в ответ Орехов. — Не иначе статью новую обдумывали?

— Да. В следующий номер надобно успеть.

— Сознайтесь, это будет нечто инфернальное? — Заговорщицки подмигнул редактор и даже причмокнул губами, как бы предвкушая будущую статью. — Нечто этакое , — тут Орехов как-то по особенному повернул полураскрытую ладонь, — о зверствах кровавых чекистских палачей?

Ответить Дмитрий не успел, Орехов сменил тему, как умел делать, кажется, он один.

— Впрочем, я отвлёкся, — лицо редактора вдруг поскучнело, — как раз хотел пригласить вас, Дмитрий Юрьевич, к себе. Есть серьёзный разговор.

Переход от покровительственного тона к сухому официальному языку ничего хорошего не обещал.

"Не суетимся. Улыбаемся. Вот идёт по коридору старшая машинистка, игриво машет рукой, старая перечница!. Так. Улыбаемся и машем. Какого рожна потребовалось от меня Орехову? Всё чисто. Связник добрался нормально. При передаче нас никто не видел. Улыбаемся и машем".

— Присаживайтесь, Дмитрий Юрьевич. — Сказал Орехов, когда они оказались в его кабинете. За закрытой дверью, так сказать. — Чай, кофе?