Андрей Бондаренко - Страж государя

— Чёрт побери! Да за этой завесой можно что угодно спрятать! — засомневался Егор. — Голицын, Соколов! Выкатывать полевые пушки к траншеям! Незамедлительно открывать огонь по самому низу этой стены дымовой! Стрелять ядрами и картечными гранатами — через раз, чередуя!

— Данилыч! Турки стороной обходят тот дым! На семёновцев идут! — доложил Егору его третий батальонный командир Никита Смирнов. — Вся сонная команда, два батальона, уже на ногах, строятся! Приказывай, командир!

В подзорную трубу было хорошо видно, как из клубов густого дыма вынырнул другой турецкий отряд, состоящий не менее чем из пяти (может и более, за дымом не разобрать!), сотен янычар, и устремился к лагерю семёновцев, где уже началась предсказуемая паника. Ветер донес отголоски звериного воя, с которым турки устремились на русский лагерь.

— Второму и четвёртому батальонам оставаться здесь, неустанно вести пушечную стрельбу! — громко скомандовал Егор, слыша, как его приказ тщательно дублируется офицерами. — Первый и третий батальоны, примкнуть багинеты! За мной! — быстрым шагом устремился в сторону позиций Семёновского полка, слыша за своей спиной взволнованное дыхание солдат и офицеров первого батальона…

Помощь подоспела вовремя, схватка получилась жаркой и бесшабашной.

Натуральный такой ближний бой — с применением сугубо холодного оружия: визг, хрип, стоны, лязг железа… Только изредка звучали отдельные пистолетные выстрелы да пару раз басовито разорвались ручные бомбы.

Турки не выдержали и побежали к спасительной дымовой стене.

— Отставить, врага не преследовать! — приказал Егор, слыша, как дисциплинированно и безостановочно палят преображенские пушки, — не хватало ещё, чтобы погоня попала под свою же картечь. — Багинеты отомкнуть! Ружья — заряжай! Вслед неприятелю — огонь!

Со стороны дымовой завесы загремели частные взрывы ручных гранат.

«Это Федька Голицын велел гранатомётчикам подползти к стене дымной! — восхитился внутренний голос. — Молодец, сам додумался! Хотя, с другой стороны, это самоуправство натуральное!»

Егор тщательно обтёр свою окровавленную шпагу о тёмно-синие шаровары ближайшего мёртвого турка, отправил — со звоном — шпагу в ножны, огляделся вокруг и принялся сердито ругаться:

— Чего расселись-то, воины славные? Отдыхаем? Встать всем немедленно! Запомните, первым делом после боя завершившегося полагается раненым помогать! Сперва раненые товарищи, потом уже всё остальное! Только так будет, пока я командую этим полком… Чем перевязывать? Рубашки холщовые да льняные с мёртвых тел рвите на полосы! Для чего покойникам рубашки? Скоро и Сёстры Милосердные подоспеют, помогут! — подавая подчинённым пример, самолично занялся перевязкой усатого солдата-семёновца, получившего секущий удар ятаганом по груди…

Вечером царь возле своего шатра проводил «разбор полётов».

— Получается, что мой приказ — это ерунда полная, на которую можно начихать? — грозным взглядом обвёл Пётр лица собравшихся генералов и полковников. — Шутки всё шутим? Войну считаем за потеху воинскую? Я вам сейчас покажу потеху! Где эти Троекуровы, так их растак?

Вывели перед грозные царские очи братьев Троекуровых — уже без камзолов офицерских, со скованными руками.

— Смотреть на них не хочу! — проскрежетал зубами Пётр. — Треть полка потеряли по их вине! Вороги, душегубы! Отвести их в сторонку и расстрелять! Все их деревеньки и вотчины отписать в казну! Родственников — в ссылку вечную! Кто хочет возразить?

— Дозволь мне, государь! — раздался звенящий Санькин голос.

«Ничего другого я от неё и не ожидал! — грустно объявил внутренний голос. — Сейчас и вам достанется — на орехи! Если всё только Сибирью закончится, то считай — и повезло!»

Но на Саньку царь гневаться не стал, только отмахнулся небрежно — как от комара назойливого, и заявил:

— Не дозволяю! Всем известно, что супруги Меньшиковы у нас — все добрые и нежные из себя! Легко быть добрым! — нахмурился, но уже через секунду улыбнулся: — Но и смелые они, Меньшиковы! Оба — смелые! Вот этому — всем поучиться у них требуется! — обернулся к Егору: — Что вы там ещё придумали, относительно этих Троекуровых?

— Да просто разжаловать в солдаты да и направить к генералу Лефорту — апроши рыть. Работа там трудная, не хуже каторги сибирской…

— Апроши, говоришь? — опять нахмурился Пётр и строго спросил у Саньки: — Скажи-ка мне, Главная Сестра Милосердная, а сколько людей мы лишились сегодня, во время этой наглой турецкой вылазки?

— Убитыми — сто семьдесят человек, ранеными — вдвое больше! — бестрепетно доложила Санька. — Но и турки — убитыми и пленными — потеряли около четырёхсот отборных янычар!

— Это хорошо — четыреста янычар! — согласился царь. — И заслуга в этом — лично полковника Меньшикова и его подчинённых, которые галок и ворон ртами не ловили! Ладно, принимаю такое — справедливое насквозь — решение: Ивана Троекурова — животом скорбного — отправить в апроши, а братца его Сеньку — расстрелять… Всё на этом, я сказал!

А ещё через неделю из Азовской крепости прибыл парламентёр — с белым платком в одной руке и пергаментным свитком в другой. Прочитав послание, царь скорчил недовольную гримасу, нахмурился, велел посланнику прийти за ответом следующим утром, а сам тут же созвал всех генералов и высших офицеров в свой шатёр — на экстренный военный Совет.

Пётр поднялся со своего раскладного стула, внимательно и печально оглядел верных соратников, объявил — слегка расстроенно:

— Турки хотят сдать крепость! При условии, что мы всех их выпустим — с оружием и знамёнами… Улыбаетесь, смотрю? Рады? Что, уже навоевались? А я вот — нет! Госпожа Главная Сестра! — обратился к Саньке, которую неожиданно для всех тоже пригласил на Совет. — Расскажи, что у нас с потерями. Сколько мёртвых, раненых?

— Всего умерло, господин Бом Бар Дир, двести сорок пять человек: большинство от полученных в бою ран, несколько — от болезней, — совершенно невозмутимым голосом, будто с младых лет участвовала в государственных делах и Советах, ответила Санька, посматривая в основном только на Егора. — Казаков, раненых в схватках с татарской конницей, — четырнадцать. Флотских людей — девять. Армейских — четыреста пятьдесят девять. Но очень много больных и хворых, порядка шестисот человек.

— Шесть сотен больных? — удивлённо нахмурился царь. — Чем страдают? Может — притворяются, чтобы избежать тяжкой лямки солдатской?

— Нет, не притворяются, Пётр Алексеевич! — мимолётно и строго улыбнулась Санька. — Желудками все страдают, поносом кровавым. И всё из-за того, что чистоту не соблюдают! Вот я намедни, третьего дня, читала Воинское Уложение. Много чего там предусмотрено из того, что солдат должен иметь с собой в походе, упомянуты даже косичка накладная и смесь пудры с мукою ржаной. А вот мыла обычного нет в том подробном перечне! Отсюда и грязь, а где грязь — там и болезни! — смущённо покосилась на Егора, чуть покраснела и добавила: — А мыло-то — вещь очень даже полезная…