Андрей Бондаренко - Северная война

— Совсем ничего хорошего! — уверенно ответил на этот вопрос царь. — Придет и Новгород заберет — голыми руками — без всякого сопротивления… А ты, Алексашка, все коришь меня, мол, жесток я чрезмерно по отношению к людишкам. Как же с ними, людишками, можно по-другому, когда они по-хорошему совершенно ничего не хотят понимать? Как, скажи, если они, гниды бесстыжие, только вот так понимают? — Он несильно ткнул в грудь воеводы дулом своего пистолета, после чего — так же несильно — надавил на спусковой курок…

Прогремел выстрел, Ладыженский, утробно охнув, медленно опустился на землю своего двора, слегка припорошенную декабрьским снежком, Никита Апраксин громко и одобрительно хмыкнул.

— Считаешь, что я правильно застрелил воеводу? — резко обернулся Петр к Апраксину. — Отвечать коротко и дельно! Без рассуждений пространных…

— Есть — без рассуждений! Полностью согласен, государь! Одобряю!

— Во как оно! — насмешливо подмигнул царь Егору. — Не все такие мягкотелые, как ты, охранитель… Молодежь-то у нас растет — о-го-го! Так, а где у нас генерал Аникита Репнин — командир новгородской дивизии? За воротами жмется? Звать его сюда, незамедлительно! Пусть не боится, может, и не застрелю его, пожалею…

Репнин — дяденька солидный и дородный, вошел во двор неторопливо и внешне совершенно спокойно, высоко задрав голову.

«Это он специально — смотрит вверх, чтобы не видеть тело застреленного воеводы!» — уверенно заявил циничный внутренний голос.

— Здравствуй, государь! — прикрыв глаза, склонился Репнин в низком поклоне.

— И тебе, генерал, долгих лет! — охотно откликнулся Петр. — Вот, Аникита, представляю тебе нового новгородского воеводу! Поручик Никита Апраксин, прошу любить и жаловать! — ладонью крепко похлопал опешившего Никиту по груди и по плечам, улыбнулся: — Что, не принято так сразу — поручика назначать в воеводы? Плевать мне на то хотелось: принято, не принято… А ежели этот юный Апраксин до весны все выполнит, что я от него потребую, то и в полковники произведу. Но это — ежели справится… Так, по Ладыженскому. Все вотчины и деревеньки его пока отписываю в мою казну. По весне посмотрим — что к чему. Может, все это и на молодого Апраксина перепишу…

Весь день они осматривали новгородские военные укрепления, кремль, стационарные военные городки. Уже к вечеру добрались до гостеприимного дома Репнина, где и решили заночевать. Покончив с ужином, Петр неторопливо закурил трубку и принялся давать пространные указания Репнину и Апраксину:

— Рвы копать надо — в полтора роста человеческих, не менее. Палисады ставить — с узкими бойницами, тщательно обкладывать все палисады дерном — с обеих сторон. Для работ тех отбирать у помещиков и бояр людишек — без всякой жалости. Ты, Аникита, половину своих солдат выделишь поручику. Не спорь со мной, голову отрублю! Одна половина — на маневрах, другая половина копает старательно да усердно машет топорами… Далее. За рвами насыпать валы земляные — с надежными позициями для артиллерии, башни возводить приземистые. Да, про монахов-то забывать не следует! Пусть тоже поучаствуют, толстопузые, в деле обороны землицы русской. Разрешаю тебе, воевода новгородский, брать с каждого большого монастыря на крепостные работы до десяти подвод людей с железными лопатами да кирками…

Еще через час пришел (по отдельной записке-приглашению) дьячок Михаил Белоцерковский, доверенное лицо Егора в Новгороде.

— Ну, Мишаня, есть в Новгороде тати, которых казнить требуется? — в шутку спросил у своего сотрудника Егор.

— Есть, Александр Данилович, как не быть! — очень серьезно ответил Белоцерковский, преданно поглядывая на царя, прихлебывающего с блюдечка крепкий чай, подслащенный липовым медом. — Целых двое: подполковник Шеншин и подрядчик Алешка Поскочин. Обоим мало головы их снести с плеч…

Петр хохотнул — негромко и довольно:

— Первый раз вижу такого кровожадного дьяка! Любезный, что же такого страшного совершили эти злодеи, чтобы им сразу — головы сносить с плеч? Поведай ужо…

— Шеншину, государь, по твоему Указу предписано было тщательно укрепить оборону Печерского монастыря, твердыни нашей древней. Так тот Шеншин до сих пор и не выехал ни единого раза к монастырю, все водку вкушает хлебную…

— Так! А второй чего натворил?

— Поскочин поставлен воеводой Ладыженским — ныне покойным — подводы нанимать у крестьян и помещиков, чтобы грузы перевозить на крепостное строительство. Подводы — за счет казны — регулярно нанимаются, только перевозят они совсем другое. Товары всякие на ярмарки местные, за отдельные деньги…

Царь широко и лениво зевнул, поднялся со скамьи и громко объявил:

— Устал я что-то, спать пойду! — обернулся к Апраксину: — Вот, Никита, с этого и начинай! Прямо завтра арестуй Шеншина да Поскочина и повесь — на лобном месте! А хочешь, головы им отруби, как просит сей дьяк шустрый…

Когда через трое суток возок выехал в направлении Пскова, Петр насмешливо спросил у заметно опечаленного Егора:

— Что, охранитель, думал себе дружка завести — вместо Яшки Брюса? Не получилось?

— Думал, не получилось, — не стал спорить с царем Егор.

— Ерунда это, не грусти! — подбодрил его Петр. — У настоящего, серьезного государственного мужа и не должно быть друзей. Только одна подруга и есть — его собственная страна! Россия — в нашем с тобой, Алексашка, случае…

В Пскове было чуть повеселее, чем в Новгороде: и стена крепостная усердно перестраивалась, и новые бревенчатые казармы возводились вовсю.

«Это как раз и понятно! — шепнул Егору его внутренний голос. — И до серьезных шведских гарнизонов здесь уже ближе гораздо, да и эскадра командора Лешерта дремать не позволяет…»

Царь, впрочем, и в Пскове нашел провинившихся и ленящихся. Казнить, правда, он никого не стал, но отдельным индивидуумам пришлось очень близко познакомиться с батогами, предварительно замоченными в насыщенном рассоле…

— Корабли стройте, бездельники! — строго приказал царь воеводе и боярам. — Что за дела такие? Какой-то Лешерт плавает по озеру, страха не ведая, рыбу русским людям не дает ловить… Самим-то не стыдно?

На второй день после возвращения из этой дальней поездки в Москву Петр, который ничего и никогда не забывал, вызвал коротким письмом Егора к себе в Преображенское и произнес, неприятно усмехаясь:

— Ты же, Алексашка, хотел повстречаться с Яковом Брюсом, о чем-то попросить его? Вот и встречайся…

— Что, прямо сейчас?

— Сейчас, конечно. Чего откладывать в долгий ящик? Эй, маркиз! Проводи своего начальника и близкого родственника!

Алешка Бровкин довел Егора до массивной двери, щедро обитой железными листами, поочередно отомкнул четыре замка, кивнул головой: