Андрей Бондаренко - Северная война

— Дурью все маешься! — недовольно скривился Петр. — Не, про Урал да «чужие глаза» я полностью согласен с тобой. Пошли все эти любопытные иноземные морды — куда подальше! Но зачем же вокруг этого — городить такой непростой огород? Свернули бы тонкую шею этому шпиону прямо в Пскове, закопали бы в ближайшем глубоком овраге, а Медзоморту отписали бы, что, мол, успешно отбыл ваш человечек — в сторону далекой Сибири… Делов-то! Впрочем, Данилыч, это твои погремушки, не буду встревать…

«Эге, будь настороже, братец! — тоненьким и бодрым комариком заныло чувство опасности. — Глаза-то у нашего Петра Алексеевича блеснули как-то очень уж недоверчиво. Запомнит он явно об Аль-Кашаре, а это очень плохо. Эх, надо было, действительно, пристукнуть этого араба по-тихому, как сам царь советует! Что теперь делать? Надо при первой же возможности, как подвернется подходящий серьезный повод, тебе лично выезжать в уральские края. Как это — зачем? Чтобы надежно исправить собственную же оплошность…»

— Ладно, давай сказывай про курляндскую герцогиню! — велел Петр. — Но сперва еще пропустим по одной чарке. Предлагаю выпить: за прекрасных и нежных девиц, что скучают по нам, непутевым, где-то…

Пропустили.

— У герцогини Луизы и маркиза Алешки амур приключился! — аккуратно промокнув губы рукавом своего камзола, поведал Егор. — Вот я и подумал, что это можно здорово использовать в наших делах прибалтийских…

— Ага-ага! — недоверчиво и смешливо покачал головой царь. — Заливаешь, наверное! Просто захотел помочь другу-приятелю увести у курляндского герцога законную супругу, а теперь вот выискиваешь серьезные причины. Ну сказывай, где в этом амуре государственная выгода?

— А вот сам подумай, мин херц, только не спеши. Алешка же этого Фридриха-Вильгельма честно вызвал на дуэль, а тот не явился, то бишь — струсил. Из-за этого наша рыженькая Луиза официально и объявила: что больше не считает герцога своим супругом и разрывает с ним всякие отношения…

— Что из того? Подумаешь! — лениво зевнул царь.

— Ничего и не подумаешь! — не сдавался Егор. — Трус — значит, не рыцарь! Следовательно, не заслуживает права носить герцогскую корону! Вот ты, государь, и пишешь письмо тамошнему рыцарству, а в этом своем послании подробно излагаешь все обстоятельства дела и строго требуешь — данного герцога незамедлительно сместить (убить, отправить в ссылку, выгнать за пределы Митавы), а на его место назначить (выбрать, определить на рыцарском турнире, метнуть жребий) нового и достойного.

— Какой в этом прок? Ну изберут митавские худосочные дворяне вместо одного худосочного придурка и слюнтяя — другого… Что из того?

— В том-то все и дело, что тамошние лентяи вообще ничего не будут делать! Так этот позорный Фридрих-Вильгельм и останется Великим герцогом Курляндским до самой своей смерти. Понимаешь теперь, мин херц?

— Не-а! — честно признался Петр, уже начиная гневно посверкивать глазами.

— Потом, когда уже возьмем Нарву, — мечтательно прищурился Егор, — можно будет и все земли прибалтийские перевести под руку русскую. Под твою, то есть Петр Алексеевич, руку. А вот и веский повод — Курляндию захватить! Мол, вас же, козлов драных, жирных да ленивых, просили добром — сменить вашего занюханного герцога? Просили! Вы не послушались, оставили старого? Теперь уж не обижайтесь, родимые: мы его сами сменим! А чтобы дальше не возникало всяких ненужных казусов, на герцогский трон мы посадим своего человека… К примеру, кто из русских дворян возьмет на свою шпагу Митаву-город, тому и быть — Великим герцогом Курляндским! А, мин херц, чем это плохо? Будет сидеть на Митаве верный тебе человек, проверенный и надежный. Не просто испуганный и дрожащий вассал, которого привели под присягу силой русского оружия, а по-настоящему — свой в доску. Русский — по своей природе! — лукаво подмигнул Волкову: — Вот ты, Василий, готов стать курляндским герцогом? Что смущаешься — как кисейная барышня? Отвечай, когда начальство спрашивает!

— Дык я то что? — смущенно и несвязно забормотал Василий, сразу поняв, куда и к чему клонит Егор. — Как Петр Алексеевич прикажет, так и исполню! Хоть завтра…

На царя, как и ожидалось, напал нешуточный приступ необузданного хохота, по окончании которого Петр пообещал:

— Ладно, как будет подходящее настроение, в смысле — ехидное да глумливое, так сразу и начертаю писульку курляндским толстопузам… Может, и выгорит дело! А пока, — обернулся к Шереметьеву, — расскажи-ка, Борис Петрович, друг любезный, господину генерал-майору о наших делах воинских.

Шереметьев, сыто рыгнув, с видимым неудовольствием отложил на тарелку свиную лопатку, обглоданную только наполовину. После чего тщательно обтер руки о бархатные голенища собственных сапог, из обычного посеребренного ведерка, стоящего на краю стола, зачерпнул емким ковшиком — на длинной ручке — пенного хорошо настоявшегося кваса, вволю напился — прямо из ковшика, рыгнув еще раз, принялся излагать, изредка внимательно посматривая на Егора своими выпуклыми и умными глазами:

— Правый берег, русский еще совсем недавно, мы, Александр Данилович, разорять не стали, пожалели. Да и по Иван-городу из пушек постреляли без всякого прилежания: древняя российская вотчина как-никак. И многие жители в этом городе — люди русские… По временным мостам и бродам — в двух-трех верстах выше по течению Наровы от крепости — наши войска перешли на левый берег. Здесь уже оторвались от всей российской души: пожгли мызы и деревеньки ливонские, вот, — кивнул головой на свою тарелку, — разжились отличной, в меру жирной свининой… Но крестьян и прочих работных людишек убивать и брать в полон не стали. А зачем, собственно? Не сегодня, так завтра эти края станут нашими, надо же будет кому-то пахать да сеять. Так только, разогнали всех по разным сторонам. Я солдатикам своим даже девок тамошних не велел трогать… Ага, значит, подступили к Нарве. Тут-то и выяснилось, что не все гладко придумано тобой, господин генерал-майор! Как бы это объяснить тебе — попроще? Состав горючий, коим метательные гранаты начинены, он и неплох совсем: жарок — при взрыве, пламя поднимается высоко. Только вот…

— Оказалось, что вести дельный пушечный огонь по Нарвской крепости можно только по ночам! — нетерпеливо прервал царь медлительного Шереметьева. — И то если ночь пасмурная да темная…

— Почему — только темными ночами? — не понял Егор.

Петр, довольно улыбаясь, заявил:

— Вот мы, охранитель, наконец-то и поменялись с тобой местами! Обычно это ты мне что-нибудь излагаешь — с важным видом, а я ничего не могу понять до конца… Теперь вот твоя очередь пришла — дурачком с паперти церковной почувствовать себя! Что, так и не догадался, высокоумный ты наш?