Андрей Бондаренко - Северная война

Следующим утром Петр спешно отбывал на Москву, за час до отъезда зашел в комнату Егора — попрощаться, поболтать, спросить совета, выслушать просьбы.

— Что, Алексашка, в Новгороде задержишься на недельку? — то ли спросил, то ли подытожил царь. — Ну да, я еще вчера разговаривал с доктором Мацарелло… Представляешь, самый лучший и знающий врач в Новгороде — природный итальянец? Чудеса, да и только! Он говорит, что тебе отдохнуть надо немного. Мол, в дороге от Ниеншанца тебе раненую ногу сильно растрясло — по каменистым проселкам и гатям бревенчатым. Нагноение началось нехорошее, поганое… А здесь, рядом совсем, есть какие-то целебные водяные источники. Мол, чудеса творят настоящие, мертвых поднимают из гробов… Что ж, оставайся, конечно! Тем более что лекарь сей и Алешке Бровкину — с его прекрасной и нежной Луизой — тоже посоветовал тут задержаться… Как наш маркиз Алешка-то? Давно его видел? А то я тут три дня безвылазно пробегал по новгородским крепостным стенам, совсем без сна и роздыха… В Москву же со мной Вася Волков поедет, присмотрит, чтобы вороги меня не прибили ненароком…

В дверь негромко и почтительно постучали.

— Что там еще? — гневно удивился царь. — Я же велел — чтобы мне не мешали…

— Позвольте войти, государь? — на немецком языке проворковал хрустальный женский голосок.

— Входи, конечно же, чертовка! — Петр как-то неуловимо изменился, став визуально мягче: и лицом, на котором проявились длинные и, безусловно, добрые морщины, и фигурой, которая вдруг стала мешковатой и неуклюжей, как-то очень уж несимпатично осев на старинном стуле и значимо увеличившись в ширину…

«Прямо-таки — вылитый Страшила — из книги „Волшебник Изумрудного города“! — невесело усмехнулся подозрительный внутренний голос. — Как бы, елы-палы, наш любвеобильный Петр Алексеевич не возжелал невесты Алешкиной…»

Двухстворчатая дверь плавно и бесшумно распахнулась, и в комнату вошел полковник Бровкин, бережно и осторожно поддерживаемый под локоть верной Луизой. Алешка двигался немного боком, мелко-мелко переставляя свои ноги, обутые в кожаные уставные сапоги, правая сторона его лица была совершенно неподвижной — словно бы замороженной, правую глазницу закрывала широкая черная повязка, а впалые щеки покрывала совершенно седая двухнедельная щетина.

— Смотри-ка ты, встал на ноги, бродяга! — искренне обрадовался царь, подошел к Алешке, бережно приобнял, внимательно посмотрел в глаза, вернее — в глаз, и торжественно объявил: — Вот, и взор уже стал почти разумным взор опять сделался обычным, голубым… А помнишь, Алексашка, что было сразу после того взрыва? Единственный глаз черный, пустой — словно колодец бездонный, страшный, бессмысленный… Быть тебе, Бровкин Алексей Иванович, адмиралом российским! Жалую тебя, маркиз де Бровки, званием — контр-адмирала! Ну и Андреевским крестом — также, заслужил, носи…

Егор, приветливо улыбнувшись бывшей герцогине, согласно кивнул головой царю. По словам полкового врача Фурье, Алешка — при взрыве брандера — получил сильнейшую контузию. Доктор (обрусевший — во втором поколении — француз) уверенно предрекал, что маркиз до самой смерти останется безвольной и неразумной куклой, не способной ни ходить, ни даже самостоятельно ложку подносить ко рту.

— Ошибся наш опытный и знающий лекарь! — довольно подытожил Петр. — Русский организм, это вам не фунт изюма… Это — о-го-го! — ласково потрепал Алешку по левой щеке и попросил: — Ну, любезный маркиз и контр-адмирал, скажи мне что-нибудь! Давай, постарайся!

— Г-г-государь! — с огромным трудом выдавил из себя Алешка, кривя рот на сторону.

— Молодец-то какой! — умилился царь, смахивая с ресниц нежданную слезинку, ласково и приязненно посмотрел на Луизу, перешел на немецкий язык: — Небось твоя заслуга, раскрасавица? Умелые руки, жаркие губы, прочее-всякое? Ох, Луиза! Не будь у меня Катеньки, отбил бы я тебя у маркиза — безо всякого зазрения совести… Когда свадьбу планируете играть? Выбрала себе уже имя православное? Вы уж, дорогие мои, не тяните с этими делами…

Луиза — снова прекрасная и свежая, одетая в шикарное парижское платье, выставляющее на всеобщее обозрение ее природные женские прелести, слегка покраснела, но ответила очень спокойно и сдержанно:

— Спасибо тебе, государь, Петр Алексеевич, за слова добрые, славные! Но моя заслуга в этом свершившемся чуде мала и ничтожна. Господа Бога всемогущего надобно благодарить — за благие дела его… С именем моим тоже все уже решено. Я хочу называться — Елизаветой, Лизой. И со свадьбой, государь, мы не будем медлить. Мне же рожать скоро предстоит, где-то через полгода. Мы с Алексом сочтем за честь великую, если ты, Петр Алексеевич, станешь крестным отцом — ребеночку нашему…

— Ну-ну, молодцы! — притворно обрадовался Петр. — И имя ты, чертовка, себе милое выбрала, и в крестинах отпрыска вашего я обязательно поучаствую… Рад за вас!

«А царь-то — знатно расстроился! — злорадно высказался внутренний голос. — Ну не любит он — иметь плотские отношения с беременными женщинами, брезгует, видите ли! Знать, действительно имел определенные виды на прекрасную Луизу! Теперь, понятное дело, расстроился. Облом вышел! Гы-гы-гы!»

Царь, улыбаясь широко и радостно (якобы!), объявил:

— Ну, други верные, мне уже пора! А вы, Алексей и Елизавета, присаживайтесь, не стесняйтесь. В ногах — больных особенно — правды-то точно нет… Поеду я. Если еще задержусь немного, то и обед приблизится. А что за дорога — после сытной и обильной трапезы? Какие будут просьбы, наказы? Что передать прекрасной и несравненной Александре Ивановне Меньшиковой?

— Просьбу одну, мин херц, передай моей супруге, — попросил Егор, чуть поморщившись: в больной ноге начало болезненно «постреливать». — Пусть, меня не дожидаясь, с детьми выезжает в Александровку. Там воздух чистый и целебный, продукты свежие. Детям очень полезно будет провести в деревне два-три месяца. И я туда скоро приеду, прямо из Новгорода, Москву минуя.

Ты же, мин херц, дашь мне месяца два отпуска — на окончательную поправку здоровья? Вот и спасибо! И Алексей с Луизой подъедут к нам…

— Зачем это? — непонимающе и подозрительно набычился Петр. — Я самому Алешке намедни отписал парочку деревенек крепких да зажиточных. С чего ему проживать в чужих вотчинах?

«Если ты, братец, попадешь когда-нибудь в царскую опалу, то и всем к тебе приближенным опалы не избежать!» — заявил, непонятно к чему, внутренний голос.

— Так вместе — оно и веселее будет! — осторожно ответил Егор. — Опять же, мин херц, в Александровке-то моей уже все налажено, обустроено, перестроено… Комфорт — одним словом! Бабки-знахарки там есть знающие. Травами лекарственными помогут, настоями целебными, мазями хитрыми…