Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем

Сказал и замолк, выжидая, когда я его начну бить. Просто горит человек желанием, чтобы ему начистили гладко выскобленную красную рожу. Не безвозмездно, разумеется. «Любовь за деньги — это проституция, — подумал я. — А когда подставляют за деньги морду — это как назвать?»

Тимоха в таких тонкостях английского бизнеса по причине простоты русской души разбирался плохо, но поведение сэра Томаса было таким красноречивым, что даже он понял суть — надо бить.

— Пора? — склонившись ко мне, с надеждой в голосе снова шепнул он и с легким удивлением добавил: — Княже, он ить сам напрашивается, ей-ей. Можа, и впрямь разок угостить, коль он так страждет?

— Вот потому-то и не будем, — туманно пояснил я. — Ни к чему потакать дурным желаниям.

Тимоха вновь разочарованно вздохнул, выпрямился и, явно примеряясь, принялся плотоядно разглядывать пока еще целое лицо сэра Томаса.

— Если у твоих поручителей столь же плохая память, как и у тебя, то у моих видоков она значительно лучше, — вежливо заверил я англичанина. — А потому я уверен — поеле моей жалобы, подтвержденной почтенными купцами, у тебя появится предостаточно времени, чтобы вылечиться от своей забывчивости, отдыхая у себя на родине.

Сэр Томас задумался, хватит ли ему моих денег для лечения прогрессирующего склероза. Чтобы человек не заблуждался, за чей счет он станет восстанавливать память, я добавил:

— Разумеется, уедешь ты только после уплаты долга, а кроме того, на твоем примере я дополнительно позабочусь о прославлении удивительной честности и порядочности купцов Английской торговой компании. Кстати, у русских царей есть прискорбная особенность. Заботясь о справедливости, они иногда применяют чрезмерно жестокие наказания с благой и поучительной целью, чтобы другие, глядя на это, не пытались совершить что-либо подобное. Поэтому я не удивлюсь, если царь Иоанн возьмет с обидчика помимо суммы в мою пользу и остальной его товар — но уже в свою. Не исключено, что это станет для него хорошим поводом, дабы изъять товар и у прочих купцов твоей компании, тем более что он вообще раздосадован поведением королевы Елизаветы, которая всячески увиливает и от союза с Русью, и от предложения выйти за него замуж. А воздать ей по заслугам он может, только причинив неудобства ее купцам.

Однако сэр Томас еще пытался брыкаться. Очень уж ему хотелось содрать с меня хоть что-то.

— Доказательств у тебя нет, — осторожно возразил англичанин. — Мои видоки против твоих. Кого признают правым — неведомо. К чему ставить на кон всю сумму, если можно преспокойно договориться о получении половины ее, — пошел он на попятную.

Но это уже был вопрос принципа. Я бы мог расстаться и с большим — легко пришло, легко ушло, — только не в его карман.

— И ты всерьез полагаешь, что некие силы встанут на твою сторону, даже зная, на чьей правда? А ты не боишься, что они потом пощекочут тебя рогами и потребуют расплатиться за услугу? К тому же я сомневаюсь, чтобы дьявол оказался сильнее господа.

— У нас в Англии принято, что в случае отсутствия расписки должник в качестве ответной любезности великодушно уступает весь процент сверху и десятую часть суммы, — ляпнул он.

— Хорошая традиция, — согласился я. — Я непременно запомню. Но, увы. — И развел руками. — Мы с тобой не в Англии, сэр Томас, а на Руси, где есть хорошая поговорка: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». А здесь традиция возвращать все целиком, а уж потом ожидать ответной любезности.

«Мамочка, пойдемте в закрома», — предложил Юрский, игравший в «Золотом теленке» Остапа Бендера, опечаленному Евстигнееву-Корейко и вежливо взял под руку подпольного миллионера…

Стоп! Под руку, я сказал, а не за грудки. Чуть все не испортил, шельмец. Хорошо, что я успел вовремя перехватить многозначительно потянувшуюся вперед руку Тимохи. И хорошо, что сэр Томас не увидел этого инстинктивного порыва, поскольку секундой раньше поднялся со своего стула и находился к нам вполоборота, направляясь к выходу.

— Невтерпеж, боярин, — повинился мой стременной. — Душа страждет поучить малость. Уйдет ведь, стервец, как пить дать уйдет.

«И никуда он с подводной лодки не денется», — усмехнулся я, а вслух наставительно изрек, воспользовавшись отлучкой англичанина:

— Таких, как он, поучить можно только рублем, за который он сам подставит тебе правую щеку. Как в Евангелии.

— Ну?! — усомнился Тимоха. — За рубль?!

— Может, за один и нет, а за сто точно, — уверенно заявил я. — У них там на островах народец насквозь продажный.

— За сто я и сам бы рожу выставил, — вздохнул Тимоха.

— На Дону битых не принимают, — заметил я. — Так что поедешь хоть и без ста рублей, зато с чистым и светлым ликом. Как раз за это время получишься сабельному бою.

— Я и так кой-чего могу, — возразил Тимоха.

Это была правда. Чуть ли не с первого дня моего пребывания у Воротынского Тимоха, держа в голове мечту вступить в казачье братство и не желая попасть туда необученным, принялся старательно осваивать сабельный бой с помощью ратных холопов князя.

Пока мы с ним обменивались мнениями по поводу учебы, англичанин вернулся. Держа в вытянутых руках увесистый мешочек, он почтительно протянул его мне. Я взвесил его на ладони, и моя правая бровь удивленно взлетела вверх.

— И это все?

— Здесь золото, — пояснил сэр Томас— Ровно половина долга, если не считать процентов, с уплатой которых, равно как и с выплатой второй половины, я бы почтительно попросил обождать. — И он учтиво склонил голову.

— Ну если почтительно, — вздохнул я, — то и впрямь можно обождать. — И вновь взвесил мешочек на ладони.

Странно. Неужели сюда вместилась половина многопудового долга? Очень странно.

— Если угодно, то мы можем перевесить все на твоих глазах, но тут без обмана — ровно семь фунтов, восемь унций и пять пфеннигов [31] Английский фунт равен 453,59237 г, английская унция — 27,2875 г, пфенниг, как мера веса, составлял 1/20 часть унции. . Здесь даже больше положенного к отдаче почти на целых пять гранов [32] Гран — мера веса, соответствующая весу пшеничного зерна. В разных странах была неодинаковой. В Англии после 1526 г. равнялась 0,0648 г. ,— не удержавшись, похвалился он своей щедростью, совершив непростительную ошибку.

Если бы я знал, что пять гранов составляет всего-то около трети грамма, то я бы ему еще поверил. Но это слово слишком созвучно более привычной для меня мере веса, и я решил, что он добавил пять граммов, а это уже припахивало аттракционом неслыханной щедрости со стороны торгового человека, притом не простого купца, но уроженца туманного Альбиона.

— Я все-таки пошлю человека за весами, — проявил он нездоровую инициативу и, не дождавшись моего одобрения, повернулся к одному из своих слуг, после чего я окончательно уверился в том, что дело нечисто.