Стефан Геймс - Книга царя Давида

И тогда становится ясно: главная тема книги не бунтарь, ставший деспотом, оправдывающий все свои преступления Божьим велением или государственной необходимостью, но интеллектуал, живущий в деспотическом обществе и пытающийся с наименьшими потерями исполнять свой профессиональный долг. По сути дела, перед читателем – защитительная речь интеллигентам, слабым людям, не героям, не воинам, не вождям, благодаря которым становится известна правда о героях, воинах, вождях. В "не-героизме" этих людей, в их швейковском лукавстве, житейском цинизме есть что-то спасительно-человечное и человеческое. Трус и льстец Ефан оказывается большим тираноборцем, чем воин и вождь Давид. Гейм писал об историке времен строительства Храма, а думал о себе, или о таких, как он. Хотя таких, как он, не так уж много. Поразительная бризантная смесь конформизма и бунтарства, готовности веры и цинизма, простодушия и мудрости – вот что такое Стефан Гейм. Вот – парабола его судьбы.

Он родился в 1913 году в Хемнице, в семье средней руки еврейского коммерсанта Даниэля Флига. Герберт Флиг – его настоящие имя-фамилия. Стефан Гейм – псевдоним. Из гимназии его выгнали за антивоенное стихотворение. Веймарская республика была республикой пацифистской и демократической; что такое надо было написать, чтобы вылететь из гимназии – это, конечно, интересный вопрос. Впрочем, "вылет" не помешал Гейму (тогда еще Флигу) продолжить обучение в Берлинском университете. В конце 20-х Гейм начал печататься в левой "Weltbuhne". В 1933 эмигрировал в Чехословакию. В 1935 добрался до США. Стал соредактором эмигрантской газеты "Aeutsches Volksecho", в 1942 году написал роман "Заложники" о чешском подполье. Спустя год роман экранизировали в Голливуде и перевели в Советском Союзе. В этом же 1943 году Гейм пошел добровольцем в американскую армию. Его направили в особые части, ведавшие пропагандой среди войск противника. Он участвовал в высадке союзных войск в Нормандии, отступал с англо-американцами в Арденнах. В послевоенном Мюнхене он работал редактором газеты "Neue Zeitung", выходившей под эгидой американских оккупационных властей. В 1948 году за "прокоммунистические настроения" снят с должности и отозван в США. В том же году написал роман "Крестоносцы" об американской армии во время второй мировой войны. Роман спустя год был переведен на немецкий. В Мюнхене его издали под заглавием "Горькие лавры" (почему-то хочется добавить "в похлебке победы"); в сталинистеком Восточном Берлине английское название уточнили: "Крестоносцы наших дней". В 1952 году "Крестоносцев" перевели на русский язык. К слову сказать, среди идеологического барахла, которого за свою долгую жизнь Гейм "навалял" немало (какое-нибудь "Голдсборо" про стачку американских шахтеров, или "Глазами разума" про приход к власти коммунистов в Чехословакии), "Крестоносцы" выделяются знанием материала, интересными историческими деталями, человеческими характерами… Этот роман любопытно перечесть и сегодня. В 1952 же году Гейм сдал свою Бронзовую звезду, полученную за участие во второй мировой войне (так он протестовал против войны в Корее), и перебрался на жительство в ГДР. Идеологическое начальство республики ликовало. 39-летний романист попал в точку. Много ли на земле писателей, профессионально владеющих двумя языками? В те поры был один Набоков (русский и английский) – и вот еще "прибавился" Гейм (немецкий и английский). Это-то "прибавление" и прибыло в ГДР.

До середины 70-х годов Гейм – англо-немецкий классик литературы ГДР. Он был увенчан престижными премиями и лихо "чесал" сразу английские и немецкие версии своих толстенных романов, а потом все кончилось: "Книга царя Давида" – книга перелома. После этой книги Гейм будет печататься только на Западе. Гейм расчелся с начальством. Как написал Борис Слуцкий: "Я в ваших хороводах отплясал, / Я в ваших водоемах откупался, / Наверное, полжизнью откупался / За то, что в ваши игры я влезал". Не нужно ни преувеличивать, ни преуменьшать степень смелости Гейма. Начать печататься на Западе в середине 70-х годов, будучи "соцреалистическим" классиком, по смелости и дерзости приблизительно такой же шаг, что и швырнуть в лицо американскому президенту в 1952 году свои боевые награды. Опасно, но не смертельно. Но ведь дорогу делает не первый, дорогу делает второй. Именно такие, как Стефан Гейм, лукавые и осторожные, создавали общественную среду, в которой не смертельно опасно было возвращать президентам свои ордена и печататься в странах "с враждебной идеологией".

В 1979 году Гейма исключили из Союза писателей ГДР. Самой ГДР жизни оставалось лет десять – не больше… После падения Берлинской стены и создания единого немецкого государства начался новый виток "жизнесудьбы" левого журналиста – эмигранта – американского солдата – коммунистического романиста – восточногерманского классика – немецкого диссидента. Теперь Гейм баллотируется на выборах в бундестаг от наследницы СЕПГ – главной партии ГДР, от ПДС – Партии Демократического Социализма. В 1994 году ему даже довелось открывать заседание бундестага как старейшему депутату. Бундестаг заседал в здании берлинского рейхстага, того самого, подожженного в 1933 году Ван-дер-Люббе, а в 1945 – советскими снарядами. Старенький Гейм говорил так себе, но когда он сказал: "В 1933 году я видел, как горел этот дом", – в зале сделалось очень тихо. Это говорила немецкая история, сплавленная из ярости и страха, вины и стыда, беспомощности и заносчивости, – словом, из всего того, чем в избытке наделен Ефан, сын Гошайи, историк из Езра-ха, волею судеб вовлеченный в кровавые игры сильных мира сего, сумевший в груду официальной лжи спрятать крупицы правды, знающий, что "каждый – пленник своего времени и никому не дано выскочить за его рамки… ибо человек подобен камню, запущенному из пращи в неведомую ему цель. Человеку остается только одно – попытаться, чтобы мысль его стала хоть чуть-чуть долговечнее, нежели он сам, то есть попытаться оставить после себя некий знак, пусть невнятный, для грядущих поколений".

Последняя книга Гейма – шестисотстраничный роман "Радек". То, на что он намекал в "Книге царя Давида" (революционер, становящийся тираном; интеллектуал, который, со всей своей слабостью, умудряется показать фигу тирану), можно было сказать открытым текстом. Не получилось. "Радек" – плакатен, уплощен и схематичен. "Радек" – в полной мере идеологичен. Парабола писательского пути завершилась, но в середине, на вершине параболы были и "Книга царя Давида", и "Агасфер" – некий знак, пусть и невнятный…

Никита Елисев