Александр Филатов - Тайна академика Фёдорова

- Ну, и что же ты нашёл в нём такого интересного? – вяло, как бы по необходимости поддерживая разговор, спросил Фёдоров. – Он и вправду больной?

- Факт! Шизофреник. Параноик с манией преследования. Но как интересно бредит – прямо роман!

- Ну, так запиши!

- Что ты! Это же чистая антисоветчина! Коммунистов ненавидит, Америку прославляет, говорит: хорошо и правильно, что они войска к нам ввели. Но больше всех тебя ненавидит. Ну, это-то как раз естественно…

- То есть как это "естественно"? – спросил Фёдоров с негодованием в голосе.

- Так ведь из-за тебя же его милиция взяла! Ты же его на опознании признал! А без тебя, глядишь, постреливал бы себе потихоньку, убивал.

- Ну, и что же ещё интересного? – задал вопрос Алексей Витальевич, будто только сейчас заинтересовавшись темой, предложенной Юрой.

- У-у! фантастический роман! – увлечённо продолжил рассказ докторант-психиатр. – Говорит, будто он сотрудник какой-то „федеральной службы безопасности". Надо же, так складно бредить! Что послал его сюда… Нет, ты меня слушаешь?

- Слушаю, слушаю! – бодро ответил Фёдоров. – Это и правда интересно.

- Так вот. Рассказывает, будто его послали сюда из будущего, из две тысячи какого-то года, 2010-го, кажется. Что он выполняет особо секретное задание какого-то там босса. При этом утверждает, что эту секретную операцию „заказал" лично Распутин, которого он называет Владимиром Владимировичем. Может, с Маяковским спутал? Потом сказал, что должен сделать официальное заявление, но что всего рассказать не имеет права, а в его задание входило уничтожение всех работников нашей ЦНИЛ. Представляешь? А тебя – в первую очередь, потому что ты…– только не падай!– опасен для государства. Думаю, что это он придумал уже после задержания его милицией. Говорит, что за работу ему обещали десять миллионов долларов и постоянное место. знаешь где? В государственной думе России! Во даёт! Придумал целую государст­венную систему! Бред его носит систематический характер! Но самое интересное, что во всём остальном он – нормальный человек, только агрессивность очень высокая. А так – и в пространстве ориентируется, имя своё, возраст правильно называет, считает отлично.

- А сколько ему лет?

- Двадцать один по паспорту, – ответил Юрий Николаевич, завершив свой рассказ так:

- Если бы не этот бред с перемещением во времени, выдуманными секретными службами, какой-то госу­дарственной думой, расплатой долларами, наличием чувства овладения, да ещё замысла на убийства, то вполне мог бы сойти за здорового! Все тесты выполняет идеально. Коэффициент интеллекта – сто двадцать. То есть он вполне сохранный во всём остальном. Да, ты бы Алексей зашёл, я организую тебе с ним беседу. Это впрямь как роман. Ты же с нашей завкафедрой сотрудни­чаешь, вон Людмила Акимовна клинические испытания твоего экспериментального метода лечения завершила. Очень тебя уважает. Вы же с ней соавторы! Заходи! Правда, интересный больной. Я таких ещё не видел. Да ещё, знаешь, он вежливый такой. И, что интересно, всех

называет господами. Прямо как иностранец из капстраны!

- Знаешь, Юрий Николаевич, мне ведь за вредность, в отличие от тебя, не платят! А то ещё в лицо меня запомнит. И что тогда? Вы его выпустите, а он меня. того… при кончит! – как бы шуткой, скрывающей страх, ответил Фёдоров.

- Ну, как знаешь, – остывая, сказал Любый. – А насчёт того, что выпустим, не беспокойся – пожизненно наш человек. Профессор Стукалина назначила ему большие транквилизаторы. Он вначале очень агрессивный был. Я бы сразу назначил, но, сам понимаешь, – он же из КПЗ к нам попал – экспертиза, протоколы… Через несколько дней его не узнаешь, забудет все свои бредни. Ну, извини! Думал тебе интересно будет. – почти обиделся Любый.

- Конечно, интересно! Спасибо за рассказ! Я этого, как ты говоришь, крестника, прямо как живого увидел! Но у меня самого забот с докторской… Ну, ты же знаешь! – завершил разговор Алексей Витальевич, крепко, по– дружески пожав психиатру руку.

Тот успел тем временем переодеться, надел свой личный чёрный халат, висевший в кабинете у Туманского, и отправился в виварий. А Фёдоров, едва сдерживая дрожь в коленках, вошёл в свой кабинет, уселся за стол, разложил перед собой бумаги, будто бы работая над ними. Однако в действительности его мысли были далеко. Из рассказа докторанта-психиатра выходило, что опасения Фёдорова отнюдь не были беспочвенными. Получалось, что тайник действительно был обнаружен, что был найден агент, готовый пожертвовать своей сложившейся жизнью, лишь бы помешать ему, Фёдорову. Но кто и каким образом мог узнать о его планах, вычислить смысл и цель его перемещения в прошлое?! Ведь он никогда и никому ничего не говорил! Чем же, как и когда он мог себя выдать? Ответов на это не было. Осталось непонятным и то происшествие с дырками в оконных стёклах в его прежней жизни. А вот что было ясно, так это целесообразность сообщения сведений об этом "психе" генералу Шебуршину. При определённых обсто­ятельствах, разумеется.

Последующие три дня пролетели как-то совсем уж незаметно. Видимо потому, что было слишком много работы. Сотрудники института и ЦНИЛ вернулись к обычному рабочему ритму, хотя моральная обстановка, как, наверное, и во всей стране, была уже не та, что прежде. Конечно, сказывался и официальный траур, вся эта музыка, мрачными волнами стекающая из громкоговорителей, установленных на столбах и использовавшихся прежде лишь по праздникам. Но главным было всеобщее чувство неуверенности и тревоги, ожидание чего-то нехорошего. И дело тут было не в том, что уже на следующий день оправдался "прогноз" Фёдорова, что новым генсеком станет Андропов, а в интуитивном понимании всеми людьми: прежней спокойной и уверенной жизни им уже не видать.

Вообще-то, уже несколько лет в стране нарастало такое же интуитивное ощущение несоответствия явной и нарастающей немощности Брежнева его обязанностям, накладываемым на него уже самим положением лидера сверхдержавы. Многие, уже очень многие всерьёз задумы­вались над вопросом о том, как же, каким путём произойдёт смена лидера. Что это будет за лидер, как это скажется на жизни всех и на личной судьбе каждого? Фёдорову превосходно был известен и стихийный, зачастую лишь на­половину осознаваемый ответ. Вернее, не ответ, а желание. Отнюдь не случайно за несколько лет до смерти Брежнева и почти сразу же вслед за тем, как немощность Леонида Ильича стала для многих явной, на стёклах грузовиков–дальнобойщиков всё чаще и чаще стали появляться само­дельные фотопортреты И.В. Сталина.

При этом Фёдоров ещё в прежней своей жизни обратил внимание на то, что инспекторы ГАИ никогда не придирались к тому, что чуть ли не четверть лобового стекла справа занята портретом покойного вождя, хотя во всех других случаях жёстко требовали от водителей убрать из поля зрения разного рода побрякушки и картинки. Так что, как бы ни изгалялись внешние и внутренние враги на тему "культа личности", а явление это – если оно было (а было оно вовсе не таким, как это пытались представить официально!) – шло не сверху, а снизу, из самой гущи простого трудового народа. В отличие, скажем, от того явления, которое внешне было похоже на культ, но создавалось подхалимами и номенкла­турными прихлебателями, использовавшими в своих целях тщеславие и прочие слабости Брежнева. Иначе говоря, „культ личности Сталина" имел демократическое происхождение, являлся своеобразным выражением воли и мнения народа, тогда как „борьба с культом Сталина и его последствиями", как и попытки искусственного создания сверху подобий культа иных личностей можно считать проявлением антидемократизма.