Александр Филатов - Тайна академика Фёдорова

- Вы чего так волнуетесь, коллега? Невеста что ли?

- Что вы! Почему сразу невеста? Землячка, очень толко­вая девушка, но, боюсь, что прежние неудачи ей поме­шают! – ответил Фёдоров, всем свои видом невольно подтверждая догадку шефа приёмной комиссии.

Расстались они очень хорошо. Теперь Фёдоров был уверен, что Викторию на вступительных экзаменах "завали­вать" не станут. Забежав в общежитие, Фёдоров не сразу нашёл нужную комнату, а найдя её, постучал в дверь. В ответ он услышал тот самый негромкий грудной голос, который был знаком ему четверть века, больше, чем нынешний возраст девушки:

- Да. Войдите!

Фёдоров не замедлил войти и тут же начал пере­сказывать советы, услышанные от Прокофьева. Он знал, что щепетильной Виктории факт его визита к председателю приёмной комиссии не понравится. Поэтому постарался нейтрализовать недовольство такой фразой:

- Вот что мне сейчас удалось узнать, Виктория Петровна. Сначала скажу, что вам надо поторопиться, потому что время приёма документов истекает. Можете не успеть, а мне бы так хотелось, чтобы вы поступили.

Передав советы Прокофьева и не дожидаясь ответа, он ушёл на Северный вокзал, чтобы добраться оттуда на светлогорском поезде к матери, которую уже так давно не видел.

Двери остановившегося вагона распахнулись как раз перед Фёдоровым, ожидавшим электрички на нижней плат­форме. Это не было удачным совпадением: в прежней своей жизни он специально наловчился выбирать такое место на нижней платформе, чтобы зайти в вагон одним из первых, усесться у окна и там ещё сорок минут поработать над бумагами. Сейчас оказалась свободной короткая скамья, первая от входа. Так что не пришлось стоять в ожидании, пока освободится место. Можно было отдаться мыслям, детально обдумать последующие действия. Фёдорову вспомнилось, как трудно ему давалась акклиматизация здесь тогда, в прежней действительности. Его всё время познабли­вало, а попробовав несколько раз искупаться в море, он удивился: как это другие совершенно спокойно, с видимым удовольствием входят в воду – ведь не все же они "моржи"! Конечно, море, расположенное на Севере Европы, далеко не такое тёплое, как Чёрное. Бесспорным было и то, что море смягчало климат, делая зиму более мягкой, а лето заметно прохладнее, чем на континенте. Но, глядя на термометр и гигрометр, Фёдоров тогда не находил объективных причин для чувства озноба, почти не покидавшего его. Во всяком случае, и в Воронеже, и в Москве при такой температуре и влажности он никогда не мёрз.

Тогда, перед переездом сюда, он интересовался всем, что касалось предполагаемого нового места жительства, где имелся солидный шанс быстрого получения квартиры. Алексей Витальевич прочитал всё, что смог найти об этой земле. Ничего необычного, такого, что могло бы удивить, не попадалось. Кроме разве того факта, что уж слишком много здесь родилось или работало людей, прославившихся своими делами. Например, писатели, такие, как Гофман, астрономы, как Бессель и Коперник, философы, как Кант. Да, всех было не счесть.

Уже поселившись здесь, Фёдоров узнал и иные факты, которые позволяли предполагать наличие в этом краю на

Юге Балтики некой природной, геофизической флюктуации, которая, в частности, обусловливала не только рождение или проявление людских талантов, но и вызывала самую высокую во всей стране частоту самоубийств. Впрочем, такие сведе­ния не публиковались, как и данные о военных заводах, проявивших здесь весьма высокую успешность. Но специа­листы-то об этом знали! В частности, психиатры знали не только о частоте самоубийств, но и о том, что у людей, предрасположенных к душевным болезням, последние зачастую проявляются после переезда сюда. Из всего этого следовало, что здесь, на этих землях, на психику людей воздействовал какой-то природный фактор, ещё точно не установленный. Что же касается успеха новаторской деятельности военных заводов, то и здесь имелись обще­доступные сведения. Например, о том, что первые немецкие ракеты Фау-1 и Фау-2 проходили испытания и изго­тавливались здесь, в Кёнигсберге и в его окрестностях.

Много позже в той жизни Фёдорову стали известны и выдающиеся успехи советских предприятий оборонного назначения. Ведь именно здесь был создан сверхкомпьютер, долгие годы служивший предметом чёрной зависти америка– шек, которым не удавалось не только серийно выпускать, но даже и разработать нечто сравнимое. Здесь также работало и необычайно успешное предприятие космической отрасли, впоследствии рассекреченное. Словом, было что-то такое во внешних условиях этой области, что влияло на творчество, на способности людей. Это стало предметом исследований. В качестве гипотезы в узких кругах широко говорили о геофизических аномалиях, но толком, в достаточной степени, ничего так и не установили.

Однако аномалией воспользовались – разместили несколько важных оборонных предприятий. Впрочем, не только оборонных. НИИ океанологии имени Ширшова прославился своими подводными аппаратами "Мир", которые также служили предметом зависти США. В девяностые годы один такой глубоководный аппарат был позаимствован ими "для съёмок подводных сцен" фильма "Титаник", вместе с исследовательским судном "Витязь". Клеветническая интер­претация реальных событий в том фильме послужила потом предметом судебных разбирательств, приведших к большим, но и заслуженным, убыткам для режиссёра.

Фёдоров, задумавшись обо всём этом, поймал себя на мысли, что сейчас, в этой, изменённой реальности он здесь совершенно не мёрзнет, что акклиматизация ему вовсе не нужна. А так как он отличался от себя самого, прежнего, лишь двойным сознанием, то нетрудно было догадаться, что все его давешние, связанные с акклиматизацией ощущения, все эти геофизические факторы – именно результат прямого воздействия на психику. Что, впрочем, предполагалось и прежде. Не может ли оказаться так, что, прибыв сюда,– в эти края, из которых он отправил в прошлое своё сознание, свою информацию из будущего,– он натолкнётся на что-то такое, что в том или ином направлении повлияет на весь затеянный им процесс исправления реальности, предотвра­щения той искусственно вызванной катастрофы, которая поразила всю страну?! Едва мелькнув, эта мысль вызвала сильнейший страх: а не зря ли он сюда приехал, не повредил ли этим визитом тому делу, ради которого решился на то, чтобы прожить свою жизнь во второй раз? Фёдоров прислу­шался к себе: нет, не было и следа тех признаков раздвоен­ности сознания, тех ощущений, которые всегда предупреж­дали об опасности, о возможной ошибке. Но теперь Фёдоров уже не мог успокоиться. Тревога за дело всей его удвоенной жизни, за ту роль в развитии страны, которую он взвалил на себя, в несколько секунд выросла до нестерпимых размеров.