Александр Маркьянов - Период распада (Третья мировая война) Часть 1

— А…

Никто не обратил на него внимания. Потом поднялся ветер и сверкающий диск рвал воздух над его головой, а десантники ругаясь заталкивали его в воющую тесноту десантного отсека. Они выбрались…

— Оба на борту, сэр!

— Взлетаем, немедленно!

Вертолет дрогнул — так всегда бывало перед взлетом, только он теперь сидел не на месте пилота, и не пилотировал грозную боевую машину, а лежал привязанный к носилкам и даже головой не мог пошевелить. Но тут кто-то крикнул «ракета!» и застрочил пулемет — а потом мир исчез и для майора Бужора и для всех остальных спасателей в ослепительной вспышке снаряда ручного противотанкового огнемета «Шмель».

Один из десантников подбежал к стоящему на колене майору, хлопнул на плечу, отрапортовал…

— Господин майор, и летчик и бортстрелок ранены, но живы!

Хоть один плюс за все это дерьмо…

— Вытаскивайте их. Живо!

— Есть!

Майор Бэсэку несмотря на свое звание и статус командира во время спасательной операции сам лично обеспечивал периметр — тут не до чинов, не до званий, перед пулями все равны и каждый человек на счету. Услышав новость о том, что оба пилота живы он обрадовался — как и любой человек, занимающийся спасением. Он не оборачивался, чтобы посмотреть на спасаемых пилотов, следил за своим сектором, пока кто-то не хлопнул его по плечу и не сказал.

— Готово, господин майор!

— Отходим!

Останавливаясь, и прикрывая друг друга, десантники перебежками двинулись к вертолету, до него было не больше сотни метров, которые они преодолели на одном дыхании. Носилки сунули в вертолет, следом в гудящее чрево машины прыгали десантники, занимая свои места, последним, как подобает офицеру и командиру на борт поднялся майор Бэсэку. Он уже нацепил на голову протянутую гарнитуру связи, чтобы сообщить Господарю об успешной эвакуации экипажа сбитого вертолета, как глаза его последний раз скользнули по панораме заброшенного спорткомплекса и он понял, что что-то не так — но мозг отказался осознавать непредставимое.

В одном из помещений — прямо в помещении, не на улице, а в помещении стоял повстанец… даже не солдат, а пацан с черной повязкой-банданой на голове по виду ему было лет двенадцать-тринадцать, и до него было метров восемьдесят, но майор видел его так же отчетливо, как если бы он стоял прямо напротив него. На пацане была какая-то грязная, замызганная одежда, то ли камуфляж, то ли что-то перешито из камуфляжа, а на плече у него была толстая, зеленая труба, из которой он целился в вертолет спасателей. И было видно — не промахнется…

— Ракета! — крикнул майор, но было уже поздно. Силуэт пацана окутался дымом — и огненный сгусток ярости бросился к вертолету, майору показалось, что он летит прямо ему в лицо. Он даже не успел произнести первые слова молитвы…

Пацану, который погибнет через несколько секунд, испепеленный пламенем пущенной с вертолета прикрытия термобарической ракеты было всего тринадцать лет и звали его Слава Горлюк. Он был типичным одесским пареньком, ходил купаться в море и в своем нежном возрасте играл в карты, как заправский катала. Потом пришли они — чужие, которым нужна была их земля. Первым погиб отец — его убили в портовой зоне. Когда старшего брата схватила сигуранца — мать попыталась вывести его и младшую сестренку из города, отправить в Россию — да куда угодно, лишь бы отсюда, из убитой и смердящей трупным запахом Одессы. На чек-пойнте миротворцев, который держали привлеченные к миротворческой операции албанцы с татуировками UCK [60] Армия освобождения Косова. на руках маму и сестренку увели в машину, большой крытый фургон, который они занимали, а его избили прикладами и прогнали вон. Так он стал беспризорником и бродяжкой.

Сбившись в стаю, они искали еду, бродяжничали, случалось что и убивали…

Первого человека он убил совсем недавно. Это был украинский полицай, приехавший сюда по каким-то делам, да так нажравшийся, что свалившийся с ног. Рядом никого не было — и он, склонившись над полицаем от которого воняло водкой и псиной, ткнул его несколько раз в шею заточенным гвоздем, каждый раз ощущая как с треском поддается кожа и на руку брызгает что-то горячее и липкое. Потом он убежал.

Взрослые не допускали их к партизанской войне — да кто же их остановит. Под городом и в развалинах в укромных местах можно было найти все что угодно — так они утащили две спарки Шмеля, два гранатомета РПГ с зарядами, автоматы и попрятали их в своих пацанячьих нычках. Они сами не знали, что делать со всем с этим, банды свирепо воевали друг с другом за территорию и за источники дохода — но вот РПГ и Шмели им были нужны совсем для другого.

Когда упал вертолет — он спал в развалинах спорткомплекса, в подвале около труб — пришел сюда запастись патронами и проверить цела ли нычка. Услышав грохот, он поднялся наверх, увидел, что произошло — и стремглав рванулся в подвал.

Шмель был тяжелым, чертовски тяжелым, почти не по силам голодному, бродячему одесскому пацану — но он справился с ним. Он помнил деда, еще застал, когда тот был жив. Дед тяжело ходил по дому, много курил и добродушно ругался, когда его выгоняли курить на улицу. Еще у деда был пиджак, который он надевал только один день в году — это был не пиджак, а китель от парадной формы, тяжелый и позвякивающий, когда его трогаешь. Когда он был один — он любил тайком открывать шкаф и разглядывать ордена деда, удивляясь их строгой, неумолимой, завершенной красоте.

Потом дед умер.

И все равно — ему было очень страшно.

Он стоял, прижавшись к стене, слушал отрывистый лай команд за стеной и вой вертолетной турбины. Потом команд не стало слышно — но все равно было страшно, эти люди были где-то здесь. И только когда турбина взвыла на высокой ноте, пытаясь оторвать вертолет от земли — в этот момент он понял — пора.

И шагнул из развалин…

Прибывший примерно через двадцать минут наземный конвой уже ничего не мог сделать. Его трофеями стали только два вертолета — один разбитый и один чадно догорающий…

Несколько бронированных автомобилей румынского миротворческого контингента, выставив стволы «елочкой» осторожно пробирались по захламленной улице — пыль и дым от взрыва уже улеглись. Впереди что-то горело…

— Пять-один, прибыли на место — доложил старший колонны

— Принято, приказываю обеспечить периметр, ждать подхода дополнительных сил. При наличии выживших — сообщайте.

— Пять-один — принял.

Здание еврейского культурного центра напоминало… что-то выпотрошенное, весь фасад рухнул от страшного взрыва, но само здание устояло. Пахло гарью, здесь было совершенно нечем дышать. Что-то горело в развалинах, пахло горелым, рваным мясом — от этого запаха мутило, хотелось забиться куда-нибудь и не вылезать.