Александр Маркьянов - Период распада (Третья мировая война) Часть 1

— Значит так. Я бегу первым, постараюсь завести Москвич. Ты говоришь, что он на колесах?

Гагик не сразу понял, что обращаются к нему.

— Да… вчера на колесах был, папа.

— Тогда ты, мама и Лейла остаетесь в подъезде, пока я не подъеду. Как подъеду — выбегайте из подъезда и сразу в машину. Гагик, ты охраняешь мать и сестренку, понял?

— Да.

— Если не заведется — пробираемся из города. По дворам, не выходя на улицы. Если что со мной — Гагик, ты должен увести мать и сестру

— Армен!

— Заткнись!

Гагик впервые слышал, чтобы отец сказал матери это слово.

— Гагик, ты понял меня? Ты должен увести мать и сестру, чтобы ни случилось. Ты уже мужчина я надеюсь на тебя.

— Я понял, папа

— Что бы ни случилось. Бегите в Армению, там помогут.

— Армен… — всхлипнула мать.

Не отвечая, отец приоткрыл дверь. Потом выскользнул, держа наготове топор, в сгустившийся сумрак. Лампочки в подъезде не горели — все были перебиты.

Темнота накрыла город. Темнота накрыла подъезд. Темнота накрыла квартиру. Темнота поселилась в душах людей, по-хозяйски обосновываясь там.

Отсчитав до ста, Гагик выскользнул за дверь, позвал мать. Торопливо, стараясь не нашуметь, начали спускаться вниз. Подъезд после погромы был тоже незнакомым и страшным — исстроганные топором и арматурой двери, темные пятна на стенах, на полу, острые, режущие осколки выбитых стекол под ногами. На втором одна из дверей была выбита, темное пятно дверного проема пугало, исходило запахом горелого.

За окном взревел мотор Москвича

— Папа… — пискнула Лейла

— Тихо!

Мать прижала сестренку к себе

— Я сейчас.

Гагик выглянул в дверь удивительно, но ее не снесли с петель во время погрома. Как раз для того, чтобы увидеть, как отец, сумевший завести без ключа Москвич, развернувшись на грядках тети Эммы, без сигнала подрулил к подъезду.

— Мама, беги…

Бегом, ожидая каждую минуту появления этих, суетно и бестолково погрузились в машину, бывшую когда то чей-то, а сейчас ставшую ничей. На сидениях похрустывало выбитое ударами арматуры автомобильное стекло. Последним, в машину, на переднее сидение рядом с отцом, ввалился Гагик.

Отец рванул с места, вырулил со двора в проулок…

— Гагик, смотри по сторонам… Бак полный…

Полный бак — это удивительно. Должны были слить — для бутылок с коктейлем Молотова и просто — для поджогов. Видимо, за кем-то погнались, кто ехал в этой машине — и забыли про саму машину.

Проулок. Еще один. Отец избегал основных улиц, они примерно знали, в каких кварталах могли быть погромщики, и ехали сейчас в противоположную сторону. Мертво щерясь темными провалами окон, город провожал их, бегущих от беды…

Не удалось…

Толпа была сразу за поворотом — за ревом мотора отец вовремя не услышал их. Человек сто, некоторые с факелами, все — с арматурой. Факелы давали слабый, неверный, неспособный разогнать сгустившуюся тьму свет — и в качающихся отблесках пламени можно было разглядеть поистине страшные вещи.

Опьяневшие от анаши и крови бесы развлекались как хотели. Чуть в стороне уткнулась бампером в ствол дерева разбитая белая Волга, на капоте ее, под одобрительные крики сородичей один из бесов терзал женщину. Вторая группа скопилась около кювета — там, несколько бесов, окружив лежащих на асфальте людей — видимо остальных, кто не сумел проехать, и был вытащен из Волги — с размаха тыкали в лежащих людей лезвиями штыковых лопат. От выпитого, от анаши, от крови их колыхало, они что-то орали, матерились на своем языке, сильных ударов не получалось — но они били и били, сменяя один другого, медленно и мучительно добивая тех, кто еще несколько дней назад жил бок о бок с ними. И все это действо, инфернальное по сути своей — качающийся свет факелов, мелькающие тени бесов, их звериный танец с лопатами, исполненный ненависти и нечеловеческой, звериной злобы регот, терзаемая женщина на капоте Волги, запах гари — было ни чем иным, как вырвавшимся наружу и мгновенно воцарившимся на земле и в людских душах адом.

Проехать не удалось — истошный крик рванул в переулке подобно брошенной в толпу осколочной гранате.

— Армяне едут!

Небритые, озлобленные хари сунулись к машине, открыли бы двери, если бы отец не заставил всех опустить блокировочные шпеньки.

— Выходи, армян! Разбираться будем!

— Погоди! — кто-то протолкался к двери, растолкав остальных, видимо один из организаторов — ты армян?

— Русский! — грубо ответив отец, добавив матерным — не видишь что ли!

— Армян он!

— Вуруб эз! [7] Бей! (азерб.)

Грязные, жадные руки сунулись в салон машины к сжавшейся в комок на заднем сидении шестилетней Лейле, мать с визгом оттолкнула их. Нелюди, через разбитые стекла лезли в салон.

— Скажи «фынды»!

— Фынды! — повторил отец. Они говорили в доме по-русски, и поэтому он мог легко выговорить это слово, которое армянин не смог бы произнести

— Еще раз!

— Фынды!!! — заорал отец

— Да врет он!

— Харэ, это русский!

— Значит так, Иван — организатор коротким тычком под ребра отогнал кого-то, он был трезв как стеклышко — мы русских не трогаем, мы только армян убиваем. Если увидишь кого из наших — дай три гудка и тихонечко подъезжай. Тогда не тронут тебя. Давай, езжай отсюда, русский.

А рядом, от машины — рукой подать — в неверном свете факелов бесы продолжали свой кровавый танец.

Потом скажут, что в городе были Внутренние войска все это время. Да, они были. Но — не вмешивались. Непонятно почему.

Тихонько плакали на заднем сидении: плакала Лейла, всхлипывала мать — и Москвич уносил их дальне во тьму. В городе больше не было власти — пустые улицы, затаившиеся в страхе дома. Те, кто мог бежать отсюда, бежать от наступающей на город тьмы — уже сделал это. Они были одними из последних.

Милицейский блок-пост они встретили на самой окраине города, он не перекрывал дороге — просто две машины, ГАИшная юркая канарейка Жигули 2102 и солидный, угловатый УАЗ. Несколько милиционеров стояли рядом с машинами, кто-то в милицейской форме, двое — в форме внутренних войск, они выделялись белыми, хорошо видимыми в темноте касками, похожими на пожарные. Один из них, увидев катящийся навстречу Москвич, в котором не было ни единого целого стекла, шагнул вперед, махнул светящейся палкой жезла.

И отец свернул на обочину. Он просто не мог поступить иначе, ведь это были представители власти, представители порядка, представители государства.

Один из милиционеров, не тот что махнул жезлом, не спеша, вразвалочку направился к остановившейся машине.

— Документы — не представляясь, потребовал он

— Товарищ милиционер, это не наша машина, мы от погрома бежим… — сорвавшись от волнения на армянский, зачастил отец и вдруг, в жутком проблеске осознания своей ошибки изо всех сил толкнул сидящего рядом с ним Гагика в бок.